Сергей Смирнов - Сидящие у рва

Аттарх покачал седой головой:

— Хаммара нет. Он ушел и увел все войско. Мы догоним его… когда-нибудь, а сейчас мы должны спрятаться.

Он помолчал, тревожно озираясь.

— Пойдем, — повторил почти ласково. — Я знаю одно место — там, среди каналов. Там в плавучей хижине живет одна добрая женщина. Она мне почти жена. У нее тебя никто и никогда не найдет.

Малыш стрельнул коротким, насупленным взглядом. Опустил кинжал.

— Я устал, — сказал он.

Аттарх мягко разжал его пальцы, взял кинжал и спрятал в ножны.

— Я понесу тебя.

Он поднял Аххаггида на руки, и в этот момент перед ним как изпод земли возникла странная фигура. Схенти вместо штанов, накидка с капюшоном, как у нуаннийского монаха, и воинская рубаха с латами под накидкой.

— Здравствуй, Аттарх… Не узнаешь своего командира?

Аттарх вгляделся… Мальчишка выскользнул у него из рук и, оказавшись на земле, спрятался за его ногу.

— Маан… Тысячник Маан? — Аттарх попытался отдать честь, но тут же опустил поднятую было руку.

— Опасная прогулка, — покачал головой Маан. — Вдвоем… С царевичем… по чужому городу.

Он шутливо поклонился Аххаггиду:

— Малыш! Ты достоин другого обращения. Я прикажу нести тебя на носилках.

— Нет, Маан, — Аттарх взял наследника за руку. — Я не могу отдать тебе мальчика.

Маан усмехнулся:

— Даже если я прикажу?..

Он обернулся, и сейчас же из переулков появилось несколько человек; они были одеты по-нуаннийски, но клинки в руках и выправка выдавали в них солдат.

— Возьмите их обоих. Старого можете прирезать и спустить в канал. А царевич… О! Он послужит нам ключиком к любым дверям!

Хаммар глядел в огонь. Напротив него, хорошо освещаемый пламенем очага, сидел его сын Аммарах.

— Мы насовсем уходим из Нуанны, отец? — спросил Аммарах.

Хаммар промолчал, потом, оторвав взгляд от очага, вздохнул:

— О такой ли старости я мечтал, сын?.. Я думал, что проведу остаток дней в тепле и неге, а ты, моя кровь, будешь заботиться обо мне… Но вот мы в конце пути. И что же?..

Хаммар покачал головой.

— Почему мы уходим, отец? — настойчиво повторил Аммарах.

— Ты слишком молод, — сказал Хаммар. — Ты думаешь, что мы на вершине, а мы — во рву. Да, во рву, откуда нет выхода…

Аммарах непонимающе глядел на него. Хаммар снова вздохнул:

— Да, сегодня, перед тем, как свершилась тризна по Берсею, ко мне привели послов. Тайных, секретных послов. Я даже не знаю, как они оказались здесь… — Хаммар вытащил из-за пазухи небольшой кусок пергамента, в пятнах, захватанный не одним десятком рук. Протянул его Аммараху. — Вот. Они вручили мне это послание.

Аммарах взял письмо, развернул, пробежал неровные столбцы выцветшего иератического текста: письмо было написано на «народном» языке Гор.

— Что это?.. Нам предлагают стать данниками? Воинами вспомогательных отрядов степняков? Водить на водопой их лошадей и свежевать баранов?..

— Именно, — Хаммар кивнул, взял пергамент, свернул и снова сунул за пазуху. — Это, как сказали послы, обычное предложение хуссарабов. Условия — символическая фигура; это письмо они передают всякий раз, когда приходят впервые. Если последует согласие — возможно, все обойдется, хуссарабы возьмут дань и пленников и уйдут. Может быть даже, все обойдется еще легче: пришлют своих численников и надолго исчезнут. А если последует отказ — будет война.

— Что ты говоришь? — Аммарах привскочил. — Грязные, вонючие степняки осмеливаются диктовать тебе свои условия, написанные на старом куске пергамента…

— Я знаю, что говорю! — оборвал его Хаммар. — Этот грязный кусок пергамента уже побывал в руках наместника Ортаиба Каххура, наместника Хатабатмы Уггама и правителя Ушагана, Ахтага. Они швырнули пергамент под ноги послам. Ахтаг, как они говорят, даже растоптал его. Что сталось с этими городами, знаешь?..

Аммарах отшатнулся и побледнел:

— Неужели… Ушаган пал?

Хаммар снова сгорбился. Помедлил:

— Не знаю. Вестей нет давным-давно. Обоз Музаггара погиб, в Долине Зеркальных Озер хозяйничают хуссарабы… Из Хатуары, из храма Встречи, вывезли священные статуи двух богов и отправили куда-то на север, в дикие хуссарабские степи…

Аммарах вскочил:

— Я не понимаю тебя, отец! Враг — в сердце Аххума!..

Хаммар тоже поднялся:

— Да. Враг в сердце Аххума. Враг и здесь, Аммарах. Под знамена степняков переходят целые отряды. Мы должны уходить. Но не на север, как ты думаешь, нет — для новой войны у нас уже просто не хватит сил. На юг. Я распорядился загрузить корабли в Азамбо, — казна, архивы, сокровища — будут спасены. Армию тоже надо спасти — то, что еще возможно…

Аммарах выкрикнул в гневе:

— Сюда! Все сюда! Предательство!.. — и получил удар в лоб увесистым жезлом военачальника.

Он отшатнулся, брызнула кровь; в шатер вбежали ординарец и стражники.

— Обезоружить его! — крикнул Хаммар, указав жезлом на сына. — Связать и кинуть в повозку. Он обезумел!..

— Отец! Ты предатель! Предатель!.. — кричал Аммарах, вырываясь; трое отборных воина агемы едва удерживали его.

— Замолчи! — рявкнул Хаммар. — Замолчи, или я велю заткнуть тебе рот!..

Он кивнул стражникам; на голову Аммараха накинули его собственный плащ и связали узлом. Аммарах еще выкрикивал что-то, но все глуше и глуше. Его почти вынесли из шатра.

ТУМАННЫЕ ГОРЫ

Два брата сделали шаг и другой. На миг их плечи соприкоснулись.

— Взгляни туда, брат, — Намухха показал на восточный берег, залитый дымом пожарищ. Бесконечными вереницами по дорогам, от одних пепелищ к другим передвигались толпы людей. Беженцы и дезертиры, воинские отряды, еще осененные гордыми черно-белыми стягами; стада овец; бесчисленные повозки, запряженные быками, мулами и ослами. Дым то заволакивал их, то, сносимый ветрами, вновь приоткрывал.

— Я вижу, — сказал Аххуман. — Они боятся, брат. Что поделать, они — дети выживших.

— Все мы — дети выживших, — немедленно отозвался Намухха. — Но то, что творится сейчас… Мне это не нравится, брат. Куда они бегут?..

— Им страшно не само грядущее, — страшно ожидание грядущего.

Они не могут ждать — и потому убегают. Ты же знаешь. Ужас впитан ими с молоком матерей, но они не чувствуют его. Ужас таится, переползая из поколения в поколение, оставаясь незаметным. А потом, в один прекрасный день, ни с того ни с сего он просыпается… Это память их предков о тебе, брат. Но беда в том, что сами они не хотят помнить о пережитых бедствиях, не хотят — и не помнят. А значит, ничему и не учатся.