Тим Пауэрс - Врата Анубиса

Однако зайдя к «Лебедю» сегодня днем, он спросил, нет ли почты на имя Эшблеса, и ему вручили целых три конверта. В одном из них оказалось короткое извещение от «Курьера» о том, что его рукопись получена, с прилагающимся чеком на три фунта; во втором – номер журнала от 15 декабря с напечатанной в нем поэмой, а в третьем – датированное двадцать пятым марта письмо от Джона Мерри с приглашением на сегодняшний вечер.

Делать нечего – он был Вильямом Эшблесом.

Собственно, в этом не было ничего особенно плохого. С одной стороны, имелись в биографии поэта кое-какие факты, которые ему давно хотелось прояснить. «Ну, например, где эта Элизабет Жаклин Тичи, моя будущая жена? Помнится, я говорил Бейли, что познакомился с ней прошлым сентябрем. Интересно, почему я так утверждал? И наконец, последний вопрос: с кем я повстречаюсь на Вулвичских болотах двенадцатого апреля 1846 года, кто пронзит мне живот и бросит, – с тем чтобы мое тело обнаружили только месяц спустя? И как, скажите на милость, заставишь меня теперь близко подойти к этому месту?»

Кеб свернул направо, по Олд-Бейли и на Флит-стрит, и остановился перед домом 32 – узким, симпатичного вида зданием с уютно горящими за занавесками огнями. Эшблес сошел, расплатился с возницей и, пока кеб с грохотом скрывался в ночи, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам – заметив поднявшего на него глаза нищего мальчишку – и постучал в дверь.

Не прошло и нескольких секунд, как внутри лязгнул засов и дверь открыл мужчина с шевелюрой песочного цвета и со стаканом вина в руке; несмотря на пристойную стрижку и не менее пристойную одежду, на которые Эшблес истратил большую часть своих трех фунтов, мужчина нерешительно отступил при виде бронзовокожего великана.

– Э-э… да? – произнес он.

– Моя фамилия Эшблес. А вы – Джон Мерри?

– А? Да, да, заходите. Да, конечно, я Мерри. Вы меня несколько смутили – если и существует такое понятие, как типичный поэт, сэр, осмелюсь сказать, что вы ни капельки на него не похожи. Не угодно ли стаканчик портвейна?

– С удовольствием. – Эшблес ступил в прихожую и подождал, пока Мерри возился с засовом.

– Тут сегодня весь день крутился какой-то оборванец, – извиняющимся тоном объяснил Мерри. – Уже пытался проскользнуть внутрь. – Он выпрямился, отхлебнул из стакана и повел гостя в дом. – Сюда, прошу вас. Я рад, что вы смогли выбраться к нам – сегодня нам повезло заполучить в гости Сэмюэла Кольриджа.

Эшблес ухмыльнулся:

– Я знал, что он придет.

Джеки неуверенно шагнула вперед к вышедшему из кареты незнакомцу, но, прежде чем нашлась что сказать, тот постучал в дверь и представился этому сварливому Джону Мерри. Она отошла в тень, где прождала уже час.

Это точно тот человек, которого описывал ей Брендан Дойль, решила она. Значит, Мерри не блефовал, говоря в интервью этому писаке из «Тайме», что полагает, что загадочный новый поэт Вильям Эшблес ожидается в числе гостей на собрании в понедельник.

«И как мне переговорить с ним? – подумала она. – Я так много осталась должна бедному старому Брендану Дойлю – я просто обязана известить его друга о его смерти. Пожалуй, придется ждать, пока он не выйдет, и перехватить его, прежде чем он поймает кеб».

Джеки так и не удалось поспать с тех пор, как она убила Данди – и по совместительству Джо – Песью Морду – две ночи назад, и ее начали преследовать галлюцинации, словно сны ее, выступив из темноты, одновременно навалились на нее. Ей чудились тени, придвигающиеся к ней, но, оглянувшись, она видела лишь пустую улицу; ей слышался… нет, не звук и даже не эхо звука, а только легкое сотрясение воздуха от массивной железной двери, захлопнувшейся где-то на небесах. Собственно, стоял еще ранний вечер, но она не сомневалась, что через несколько часов ей покажется, будто давно уже пора наступить рассвету… а задолго до пяти утра она в панике решит, что никогда уже не увидит солнца.

Ей пришлось как-то навестить больницу Магдалины для безумных женщин – «Мэдлин», как звал ее уличный народ – и она предпочла бы покончить с собой, нежели оказаться там, если иного выбора нет.

Сегодня ей начинало казаться, что это именно так.

Все, чего ей хотелось, – это увидеть Эшблеса, передать ему вести о Дойле, а потом повторить нырок Великолепного: выплыть на середину Темзы и, выпустив из легких весь воздух, уйти на дно.

Ее пробрала дрожь – до нее дошло, что ее страхи подтверждаются: она никогда больше не увидит рассвета.

С точки зрения профессионального интереса как Кольридж, так и Эшблес изрядно разочаровали Мерри. Когда издатель заглянул в угол, где уединились за беседой два поэта, и ухитрился сначала присоединиться к их разговору, а потом и сменить тему, перейдя к вопросу грядущих публикаций, оба выказали довольно вялый энтузиазм, что немало удивило Мерри, ведь, по его сведениям, Кольридж находился в весьма стесненных обстоятельствах, существуя в основном на средства друзей, а уж такой зеленый новичок, как Эшблес, и вовсе должен был бы радоваться любой возможности напечататься в солидном издании.

– Перевод гетевского «Фауста»? – с сомнением в голосе протянул Кольридж. Когда его отвлекли от темы, которую они с Эшблесом обсуждали, оживление исчезло с его лица, и оно снова казалось усталым и постаревшим. – Право, не знаю… Конечно, Гете – гений, переводить труды которого, и этот в особенности, большая честь. Все же мне кажется, моя собственная философия… скажем так, настолько разнится с его, что подобная попытка с моей стороны привела бы к компромиссу, который печально сказался бы на нас обоих. Я написал немало эссе…

– Да, – поспешно вмешался Мерри. – Полагаю, позже у нас еще будет возможность обсудить вопрос публикации ваших эссе. А что вы, мистер Эшблес, думаете о перспективах издания сборника ваших стихотворений?

– Ну… – замялся Эшблес. «Ничего не выйдет, Мерри, – беспомощно подумал он, – первая книга Эшблеса выйдет у Коуторна в мае. Уж извините…» – В данный момент «Двенадцать Часов» – это все, что я имею в наличии. Посмотрим, как пойдут дела с остальными.

Мерри натянуто улыбнулся:

– Ясно. Правда, когда вы созреете, у меня может не оказаться свободного места в плане. Надеюсь, джентльмены, вы меня простите? – И он вернулся к столу.

– Боюсь, это мне придется просить у вас прощения, – заявил Кольридж, отставляя почти нетронутый стакан портвейна и массируя себе лоб. – У меня начинает болеть голова, а в таком случае из меня неважный собеседник. Может, прогулка домой пешком поможет мне справиться с недугом.

– А почему не кеб? – поинтересовался Эшблес, провожая его к двери.