Вера Школьникова - Дети порубежья

Часовня заполнялась людьми. Явились члены Высокого Совета, за исключением Хранителя: магистр Илана в лазурном шифоне, вместо Ира — незнакомый наместнице маг в алой робе. Обычно Ира заменял Арниум, сухенький вежливый старичок с бегающими глазками, а этого, похожего на старую пегую борзую, Саломэ видела впервые. Бургомистр в черном бархатном камзоле посторонился, пропуская военачальника. Тейвор облачился в церемониальный бронзовый доспех, бережно хранимый со времен Элиана: солнечный свет дробился в нагрудной пластине, на поясе висел короткий широкий меч без ножен, голову венчал шлем с алым плюмажем.

Леар опаздывал — следом за высокими советниками вошли министры, Саломэ удивилась, заметив Чанга — она не ожидала, что тот успеет вернуться из Квэ-Эро. Он даже не переоделся с дороги, только сменил плащ — пыльные сапоги предательски выглядывали из-под дорогой ткани. Придворные в черных костюмах, жрецы, послы… Хранителя по-прежнему не было, Саломэ с облегчением вздохнула — он все-таки одумался — и собралась уже кивнуть жрецу, чтобы тот начинал, как дверь распахнулась.

Леар вошел в часовню. Придворные переглядывались — Хранитель явился на траурную церемонию в родовых цветах, вместо обязательного черного. Он шел вперед, к алтарю, установленному напротив пьедестала, перед ним расступались в недоумении. Леар остановился возле наместницы, повернулся лицом к собравшимся.

Серая шелковая рубашка, расшитая серебряной нитью, словно лед на реке, усыпанный первой порошей, открывала тонкую шею, глаза казались огромными на заострившемся лице, широкие зрачки занимали почти всю радужку, оставив только тонкий ободок по краю, между бровей залегла прямая складка. Саломэ не узнавала Леара — родное, знакомое до мельчайших черточек лицо выглядело мертвым, высеченным из камня. В статуе короля на постаменте и то было больше жизни.

В часовне нарастал ропот, жрец выразительно кашлянул, Чанг шагнул вперед, хотя оружия у Хранителя на первый взгляд не было, разве что он спрятал кинжал в сапоге. Министр был готов выдворить сошедшего с ума герцога за дверь, раз уж больше некому, но наместница молчала, и Чанг отступил назад, успев заглянуть Леару в лицо. Позади кто-то пробормотал: он что, напился? Но Чанг сомневался, что подобного эффекта можно добиться простым вином. Если Хранитель и пил что-то, то настой красной травы из Инхора или маковую вытяжку.

— Я жду, брат, жду, не тяни время. Некуда отступать.

— Зачем? Ты хочешь убить меня, так убивай! Сделай все сам!

— Ты опять трусишь, мой младший брат. Но на этот раз ты не улизнешь. Говори, они ждут, она ждет. А я посмотрю. — Элло присел на нижнее кольцо змеи, тварь изогнулась, при этом сжав Леара еще сильнее, и положила на плечо мальчика треугольную голову. Элло ласково погладил горячую чешую. — Покажи. На что ты способен, младший брат. Развесели меня, и там, в посмертии, я уговорю ее ослабить объятья. Ненадолго.

— Ты же обещал, что все закончится… — в бессилии прошептал Леар.

— Ну что ты, все только начинается, — Элло запрокинул голову и рассмеялся, взрослым глубоким смехом.

Леар посмотрел на Саломэ, застывшую у алтаря, обвел взглядом собравшихся:

— Наместница позволила мне говорить здесь сегодня, в тайной надежде, что я не посмею. — Он усмехнулся, и продолжил, — Сотни лет стоит эта часовня. Сотни лет на постаменте лежит кусок камня. Сотни лет глупцы величают этот кусок камня королем, поклоняются ему, позволяют править собой его именем. Сотни лет каменному болвану отдают в жертву лучших девушек из знатных семейств. Саломэ Тринадцатая — Тридцать Третья наместница короля Элиана. Тридцать две до нее сошли в могилу, так и не узнав любви. Честной любви, а не торопливых объятий, краденых поцелуев, отравленных взглядов. Сотни лет империей управляет призрак никогда не существовавшего короля.

"Да он с ума сошел!" — Растерянно произнес мужской голос в толпе, но с места никто не двинулся. Министр государственного спокойствия положил ладонь на рукоять кинжала, спрятанного под плащом. К сожалению, потеряв здравый ум, герцог Суэрсена сохранил трезвую память. Но наместница, словно окаменев в пару своему мраморному супругу, стояла, не шевелясь. А без ее знака остановить безумца не смели.

— Я, Леар Аэллин, герцог Суэрсена, Законохранитель и Законоговоритель империи Анра, здесь и сейчас предлагаю Саломэ Светлой, наместнице короля Элиана, стать моей женой, чему беру вас в свидетели, — сдавленно ахнула какая-то дама, остальные, ошеломленные, молчали.

Леар повернулся лицом к статуе короля:

— Слышишь меня, король Элиан? Каждый год тебя умоляют вернуться тысячи твоих подданных. Их ты не слышишь. Я забираю твою жену у тебя из-под носа. Встань и покарай меня, если ты и вправду король и мужчина!

Статуя неподвижно лежала на постаменте. Леар подошел к Саломэ, наклонился, привлек к себе и поцеловал. Медленно, не торопясь, спешить было уже некуда. Наместница не сопротивлялась, ей было все равно. Король не вернулся. Оторвавшись от ее губ, Леар повернулся к жрецу:

— Можешь не молиться за его возвращение. Король Элиан — всего-навсего раскрашенный кусок камня. А мы поклоняемся ему, как варвары своим божкам.

Жрец не успел ничего ответить — воздух пронзил глубокий торжественный звук, словно великан ударил в невидимый гонг. После никто не мог вспомнить, как же это произошло. Только что мраморная статуя неподвижно лежала на пьедестале, а вот уже король стоял на ступеньках.

Высокий эльф, будто сошедший со старинного портрета. Волосы цвета расплавленного в горне золота, тяжелой волной спадают на плечи поверх атласного плаща. Золоченая кольчуга обтягивает широкую грудь, на безупречно-правильном лице драгоценными сапфирами сверкают глаза, алые губы изогнуты луком, на правой руке — королевское кольцо-печать. По сравнению с королем дерзкий Хранитель казался жалкой тварью — черным скукоженным пауком. Светлые одежды только сильнее подчеркивали его уродство. Придворные не понимали, как они раньше могли смотреть на этого человека не испытывая омерзения.

Люди в зале застыли в благоговейном ужасе. "Когда король вернется" вот уже сотни лет означало — «никогда». За его возвращение привычно поднимали здравицы, молились в храмах, его именем оглашали указы и подписывали договора. Но никто, кроме наместницы, не верил, что король и в самом деле вернется, никто не задумывался, что произойдет потом. Старые летописи были щедры на восхваления, но разве можно верить придворным летописцам? Мир, еще утром предсказуемый и прочный, разваливался на глазах. Ни один страх не сравнится со страхом неуверенности.