Мэри Стюарт - Принц и пилигрим

еше одну услугу оказал мне могильный вор: если раньше, чтобы вылезти через шахту, мне понадобилось бы как-то взобраться наверх пешеры и разрыть себе лаз, что без лестницы и орудий было немыслимо, то теперь выход наружу был открыт. Оставалось только до него дотянуться. В моем распоряжении был кусок шнура — неужели я с его помощью не сооружу себе что-то вроде подмостей? А достигнув наклонной части шахты, не сумею из чего-нибудь связать для дальнейшего подъема некое подобие лестницы? Перед тем как замуровать устье пешеры, из нее вынесли почти всю утварь, но оставалась еще кровать, две-три табуретки и стол, бочонки и в углу — забытая массивная скамья. Если бы как-то разбить это все на доски, связать их кусками шнура или разодранного на полосы одеяла… А в качестве клиньев можно использовать черепки разбитых банок…

Весь тот день, а также и следующий я работал под «верхним светом», сооружая подмости и при этом вспоминая Треморина, главного строителя в свите моего отца и моего первого наставника в строительном деле. То-то бы он посмеялся, видя, как великий волшебник Мерлин, превзошедший своего учителя и поднявший Висячие Камни в Хороводе Великанов, ладит какое-то жалкое сооружение, которого постыдился бы простой подмастерье. Возьми-ка ты лучше вместо этого арфу, сказал бы он мне, и, подобно Орфею, поиграй перед обломками скамей и табуреток, покуда они сами не сложатся в подмости, как стены Трои. Именно так он в свое время ничтоже сумняшеся объяснял людям мой строительный подвиг — подъем огромных каменных глыб Хоровода Великанов.

К вечеру второго дня подмости были готовы. Получилось грубое сооружение девяти футов в высоту, прочно стоящее на куче камней под отверстием шахты. Сверху я приладил толстую доску от скамьи, которая выдержит, если на нее поставить лестницу. Теперь осталось, на глаз, еще надстроить всего только двадцать пять футов. Я трудился дотемна, потом зажег лампу и приготовил свой жалкий ужин. А затем, как ищет человек утешения в объятиях любимой, так я прижал к груди свою арфу и, не помышляя об Орфее или Трое, играл, покуда веки у меня не стали смыкаться и фальшивое созвучие не оповестило меня о том, что пора спать. Завтра будет новый день.

И кто бы догадался, что за день! Уставший от своих трудов, я крепко спал и, пробудившись позже обычного, увидел яркий луч и услышал, что кто-то зовет меня по имени.

Сначала я не пошевелился, думая, что все еще нахожусь во власти туманных сновидений, так часто дразнивших меня в пешере, но потом опомнился, ощутил боками жесткий каменный пол, на котором спал с тех пор, как сломал кровать, и снова услышал голос — он шел сверху, чуть дрожащий от волнения мужской голос, как-то до странности знакомо выговаривающий латинские слова.

— Милорд! Господин мой Мерлин! Ты здесь?

— Здесь! Иду!

Забыв о боли в суставах, я, как молодой, вскочил и бросился в пешеру с «верхним светом».

В отверстие шахты изливалось солнечное сияние. Спотыкаясь, я добрался до подножия подмостей, почти не оставивших свободного места на дне шахты. И задрал голову.

Сверху, обрамленная ослепительной синевой неба, в расселину просунулась чья-то голова и плечи. Сначала, после темной своей пешеры, я сослепу ничего не мог разглядеть. Но тот, смотрящий вниз, должен был видеть меня вполне отчетливо — нечесаного, бородатого и, конечно, бледного, как призрак, которого он опасался здесь обнаружить. Я услышал тихий возглас, и голова исчезла.

Я крикнул:

— Постой, ради бога, прошу тебя! Я не призрак! Погоди! Помоги мне выбраться отсюда. Стилико, не уходи!

Я почти бессознательно узнал его выговор и его самого, моего давнего слугу-сицилийца, который женился на Мельниковой дочери Мэй и теперь держал мельницу в долине на реке Тиви. Был он человек доверчивый, суеверный, легко пугающийся того, что казалось ему непонятным. Прислонясь к стойке подмостей, я ухватился дрожащими руками за доски и постарался прежде всего успокоиться, чтобы мое спокойствие передалось ему. Вскоре вверху шахты снова показалась его голова. Мне видны были вытаращенные черные глаза, изжелта-смуглое, без кровинки, лицо, разинутый рот. Титаническим усилием воли, от которого я едва не потерял сознание, я заставил себя обратиться к нему ровным, уверенным тоном на его родном языке:

— Не бойся, Стилико. Меня ошибочно сочли умершим и заключили в эту гробницу. Вот уже сколько времени я нахожусь здесь, замурованный внутри холма. Но я не призрак, дружище, я настоящий, живой Мерлин и очень нуждаюсь в твоей помощи.

Он просунул голову глубже.

— Значит, король… и все другие, кто был здесь…

Он не договорил и затрудненно сглотнул.

— Разве призрак мог бы соорудить вот эти подмости? — продолжал я убеждать его. — Я не потерял надежду на спасение; все это время, что я здесь нахожусь, она поддерживала меня, но, клянусь богом всех богов, Стилико, если ты теперь не поможешь мне выбраться и бросишь меня здесь, честное слово, я умру еще до наступления ночи!

Я замолчал, устыдившись.

Он прокашлялся. И, потрясенный, но уже справившись с испугом, проговорил:

— Так, значит, это правда ты, господин? Нам сказали, что ты умер и похоронен, и мы оплакивали тебя… но нам следовало знать, что твоя волшебная сила убережет тебя от смерти.

Я потряс головой. Главное — не прекращать разговор, я знал, что с каждым моим словом он все больше верит мне и собирается с духом, чтобы проникнуть в пешеру-гробницу, где заключен этот живой призрак.

— Не волшебная сила, — возразил я, — это мой недуг обманул всех. Я больше не волшебник, Стилико, но я все еще, благодарение богу, крепок телом. Иначе бы эти недели, проведенные под землей, уж конечно, убили меня. Ну так как, мой друг, ты сможешь меня вызволить? Потом мы еще поговорим и решим, что следует предпринять, но сейчас, бога ради, помоги мне выбраться отсюда на волю…

То была нелегкая работа, потребовавшая много времени, в особенности еще и потому, что, когда он хотел сходить за подмогой, я в выражениях, которые теперь стыжусь вспомнить, умолил его не оставлять меня одного. Он не стал спорить, а принялся навязывать узлы на крепкой веревке, которую нашел наверху, — она так и осталась там, прикрепленная одним концом к дереву вблизи расселины. На свободном конце он сделал петлю, чтобы я мог вставить ногу, и осторожно спустил веревку в шахту. Она достала до моих подмостей, и даже с запасом. А затем он сам ловко спустился по ней и в мгновение ока очутился подле меня у подножия подмостей. Должно быть, он хотел по старой привычке встать передо мной на колени и поцеловать мои руки, но я сразу изо всех сил вцепился в него и повис, так что ему пришлось, наоборот, меня поддержать на ногах. Обхватив меня молодыми крепкими руками, он провел меня в мою жилую пешеру, нашел для меня последнюю неразломанную табуретку, разжег лампу, дал мне выпить вина, и немного погодя я уже мог с улыбкой произнести: