Андрей Попов - Кукольный загробный мир

— Во всем виноват проклятый Гимземин! — но это не подействовало. — Мы можем счастливо жить здесь вдвоем! — и это не подействовало. — Ну прости ты меня, неразумную!

Последний аргумент также не возымел положительного результата. Ханниол приближался, намереваясь разрубить ее на куски. Тогда Гемма наспех призвала ураган. Деревья зашумели, стали гнуться, издавая протяжные скрипы. Все вокруг дико встрепенулось.

— Забавно! Хорошая попытка! Только теперь меня ветром не испугаешь! — Хан совершил рывок вперед и сделал выпад.

Гемме почудилось, что лезвие топора пронеслось над самым ее ухом. Она решила спасаться бегством, направляясь в дебри леса. Какое-то время петляла меж деревьями, непрестанно слыша сзади угрозы, перемешанные со скрежетом металла. Потом вдруг увидела небольшое озеро, подбежала к нему и с помощью таинственной силы, переданной ей от тени, подняла часть его воды в воздух.

— На-ка, остынь!!

Ханниол почувствовал, что его новое тело окатило с головы до ног кратковременным ливнем. «Какая мелочь», — подумал он, — «но эта попытка тоже засчитана». Вот только дальше идти стало трудней: суставы плохо слушались, руки сильно отяжелели, а ноги словно вязли в чем-то.

— Повторим урок! — Гемма еще три раза поднимала воды озера в воздух и трижды обливала всю его железную конструкцию. — Поверь, Хан, я делаю это не со зла. Ты сейчас просто невменяем.

Ханниол шел медленней с каждым шагом, со всех частей его грузного тела раздавались скрипы, и двигать ими становилось все трудней. Воспользовавшись ситуацией, Гингема ловко ускользнула…

Прошло часа два. Хан уже был не в состоянии вообще пошевелиться. Он так и замер на месте с поднятым вверх топором: будто пришел в лес с невинной целью — срубить какое-нибудь дерево. Но задумался… и в таком положении уснул.

Да… вот ведь история.

Еще необходимо добавить к сказанному, что через неделю или чуть больше все куклы, кроме Авилекса, покинули поляну. Первым, как и обещал, ушел Фалиил: он не простил лжи, хотя звездочет приносил всем свои искренние извинения. Фали удалился на самый край востока, навсегда скрывшись в стенах Сентиментального лабиринта. Он стал отшельником, обнаружив в полном уединении неведомый ранее смысл существования. Ему нравилось, блуждая по многочисленным коридорам, испытывать различные эмоции: смех, слезы, радость, горе, душевные порывы гроз или полнейшее умиротворение. Каждому тупику в лабиринте он придумал свое название, и путешествовал между ними, заново и заново переживая калейдоскоп захватывающих ощущений. Больше уже он никогда оттуда не выходил…

Хариами сдержал слово, став помощником кузнеца Хрома, а в дальнейшем открыл собственное кузнечное дело…

Ингустин решил посвятить жизнь путешествиям да исследованиям ойкумены. Он ходил от одного селения к другому, со всеми знакомился, всем интересовался, заодно работая своеобразным почтальоном — разносил куклам свежие новости. Жизнь в постоянном движении стала для него милее любых других занятий…

Весьма необычная судьба постигла слабохарактерного Эльрамуса. Он, кстати, покинул Сингулярность самым последним. Так вот, долго блуждая по лесу, он забрел в секту поклонников Кукловода — ту самую, где однажды побывал Хариами. Адепты секты быстро обратили Эла в свою веру, заодно напичкав его голову кое-какими свежими идеями. И теперь Эльрамус ходит целыми днями с повязкой на голове вокруг огромной статуи, постоянно повторяя одни и те же слова: «Кукловод, великий и могучий, явись нам и спаси нас». Чтобы достигнуть духовного просветления, эту мантру необходимо было произнести минимум тысячу раз каждый день…

Винцела с Анфионой удалились на запад и поселились в Недорисованной крепости. А действительно, чего она будет пустовать? Анфи, как первоклассная художница, искусно разрисовала ее всю вдоль да поперек, так что красотой она теперь могла сравняться с дворцом Юстинды. Или Бастинды — как угодно…

Три другие подруги — Леафани, Клэйнис да Таурья — ушли жить в ближайшую деревню к своим вечно счастливым знакомым. Теперь они научились просто радоваться тому, что существуют на свете. Без нагружающих мозг философских завихрений или каких-либо возвышенных идей…

Астемида, Риатта и Ахтиней решили помогать в строительстве нового великолепного города, надеясь получить в нем право на жительство. Вот так…

Куда девался Гимземин — неизвестно. С тех пор, как он отправился на поиски ценных трав, его больше никто так и не видел. Нетронутая записка до сих пор продолжает лежать на столе в его алхимической лаборатории с угрозами проклясть всякого, кто возьмет его вещи…

Исмирал крепко сжимал руками штурвал. Ракета уже минут десять находилась в состоянии свободного падения, вода в баках закончилась, от встречных потоков воздуха ее дико трясло. Внизу белая равнина казалась просто вычищенной до блеска бездной. Вот послышался треск, и одна из досок обшивки вмиг была вырвана с корнем. Оглушающий свист проник в недавно еще уютную каюту, наполняя ее спрессованными потоками воздуха. Буквально в следующую секунду ракета разлетелась на части, а Исмир ощутил блаженство смешанное с паникой: блаженное чувство свободного от всяких пут полета и панический страх перед неведомым. Затем дернул шнурок на плече.

Легкий хлопок над головой возвестил о том, что парашют благополучно раскрылся, да и ранец за спиной внезапно опустел. Он посмотрел под ноги и увидел сверкающую белизной поверхность. Она медленно расширялась во все концы…

Касание произошло мягко, обе ноги сработали как амортизаторы, мгновенно погасившие скорость падения. Теперь настало самое время успокоиться, отдышаться да оглядеться по сторонам. Исмирал прежде всего нагнулся и поднял с поверхности белый, хрустящий в его ладонях порошок.

Это был снег…

Он знал, что такое снег, но видел его лишь в малых количествах. Гимземин как-то в одном из своих опытов получил его осадок на стенках колбы. Кстати, алхимик называл полученный ингредиент еще и другим термином — вода в скорлупе. Но такие несметные его количества…

Этот мир оказался полностью покрытым снегом от горизонта до горизонта. Яркое полотно, площадью чуть меньше бесконечности, слепило глаза. Вокруг — никаких селений, домов, леса и уж тем более признаков жизни. Впрочем, не совсем так. Кое-где из побеленной поверхности торчали пни (бывших?) деревьев, они встречались редко и все до одного выглядели навсегда загнившими: ни единой живой ветки или хотя бы пожелтевшего листика. Никаких следов чьего-либо существования. Страшная мысль, что назад дороги нет, и что ему придется остаться здесь до конца своих дней, уже припекала рассудок.