Влада Воронова - Крест на моей ладони

— Слово «осёл» в качестве ругательства, — ответил хелефайя, — считается у нашего народа самым грязным и жестоким оскорблением. Но применительно к Миденвену этот эпитет совершенно верен.

— Прекратите! — оборвала я. — Вы даже не представляете, насколько Миденвен прав. Правы и старейшины кейларов, считая смерть жертв Лоредожеродда воинской гибелью. Остальные ошибаются.

— Ты знаешь наше истинное имя? — подскочил Каварли.

— Ты считаешь себя больше эстрансангом, чем гномом? — заинтересовался Элунэль.

Каварли сел, отвернулся.

— Моя мать кейлара. Я рос кейларом ровно той же степени, что и гномом. Мне одинаково близки оба народа, и я не хочу отказываться ни от одной из половин своей души. Отец меня понимает, дед со стороны матери тоже, но никому другому я об этом сказать не могу.

Элунэль пожал ему руку.

— Мне об этом ты можешь сказать всегда.

Каварли кивнул, ответил на пожатие.

Я накрыла их руки ладонью.

— Всё плохое когда-нибудь заканчивается. Даже деление на касты.

Каварли грустно улыбнулся, а Элунэль сказал:

— Я поеду с тобой в Прагу.

— Но… — начала было я.

— Нет, — покачал он головой. — Никаких «но». Всевладыка меня отпустил. Сказал, ему будет спокойнее, если найдётся, кому за тобой присмотреть. Он боится за тебя не меньше моего.

— Зря. Я какой-никакой, а боевой офицер и волшебница высшего посвящения. Я сумею себя защитить. Да и не только себя.

— И всё же я поеду с тобой, — твёрдо сказал Элунэль.

— Так я и не возражаю.

— Вот и отлично. — Тут Элунэль улыбнулся, шкодно стрельнул глазами и снял с пояса мобильник. — Удивим волшебный мир?

— Давай, — согласилась я. — Арзен?

Гном кивнул. Элунэль включил плеер, и кафе заполнила Сашкина песня:

Стал мерой закона топор

И жарко пылает костёр, —

В нём люди и книги горят

За то, что признать не хотят

Власть глупой злодейки-судьбы,

Не шлют ей дары и мольбы.

Но рано победу трубить —

Свободу судьбе не сгубить.

Из пепла сгоревших сердец

Мы строим надежды дворец.

Трусливым словам вопреки

Как жизнь его стены крепки.

Цементом нам будет любовь,

Решению не прекословь —

Нет лучше связующих сил

Для тех, кто себя не забыл.

Ни сталь, ни огонь не кляня,

Затянет все раны Земля,

Дождём и весенней травой

Докажет нам мир — он живой.

В потайницах знают, что где-то в большом мире волшебная речь — обычный язык обычных людей, один из множества других столь же обыкновенных. Что на этом языке говорят о мелких бытовых делах, сплетничают и шутят. Но это абстрактное знание. В потайницах любое слово, произнесённое на русском языке, неизбежно воспринимается как волшебство. Тем более волшебными кажутся слова, сплетённые в песню талантливым бардом, насыщенные его душевной силой и жаром.

Посетители кафе — стихийники среднекастового статуса, маги и оборотни младших рангов, которых за пьянку и разгильдяйство перевели с шестой ступени на пятую — смотрели на нас с опасливой настороженностью. Люди не понимали, что за волшебство мы сотворили и зачем.

Элунэль быстрым движением убрал телефон, уши виновато дрогнули. Каварли попытался выдавить вежливо-нейтральную улыбку, заверить, что ничего особенного не произошло.

Я встала, обвела зал неторопливым наказательским взглядом, за которым всегда следовала команда: «Никому не двигаться! К проверке аур приготовиться! При неподчинении стреляем на поражение». Люди поднимались со стульев, замирали в ожидании приказа.

Любого приказа.

Но сказала я совершенно иное:

— Это действительно было волшебство, — спокойно и размеренно произнесла я по-русски. — Человеческое волшебство. А что оно вам принесёт, каждый будет решать самостоятельно. Так что соображайте побыстрее, что вам нужно на самом деле. Времени у вас пять минут.

Я со строевой четкостью развернулась через левое плечо и пошла к двери. Элунэль и Каварли за мной.

— Почему пять минут? — спросил Каварли на улице.

— А почему нет? Срок как срок. Не знаю. Ляпнула, что первое в голову пришло. Главное — все поверили.

Каварли только головой покачал.

— Волшебный мир начинает думать, — сказал Элунэль. — Пусть и по пять минут в год. Для нас это уже достижение.

Каварли тихо рассмеялся.

— Не только думать, но и действовать. Принятие решения, это знаешь ли, поступок серьёзный. И не лёгкий.

У Элунэля оттопырились кончики ушей, мочки приподнялись. Сегодняшний день он считал удачным.

Из-за наплыва троедворцев гостиница в Праге стоила намного дешевле точно такой же в Чарне. Строго говоря, это даже не гостиница, а так — ночлежка с удобствами в конце коридора, явно переделана из бывшего малосемейного общежития. Но нам с Егором сгодится, бывало жильё и похуже.

В дверь постучали. Пришёл Миденвен. Я молча посторонилась, пропуская его в комнату. Едва закрылась дверь, хелефайя сбросил личину. Верхушки ушей дёрнулись и отвернулись к затылку.

— Я… Мне надо с тобой поговорить.

— Садись, — кивнула я на стул.

Он немного помялся и спросил:

— У Поликарпова и Беркутовой любовная связь?

— Не думаю, — ответила я. — Не похоже.

— У Джакомо с Беркутовой тоже ничего нет. И… — хелефайя запнулся, — …с Поликарповым.

Я посмотрела на него с недоумением. Придёт же в голову эдакий вздор — заподозрить совершенно нормального парня в гомосексуализме.

— Они все трое стали очень близки, — пояснил Миденвен. — Почти с первого дня знакомства.

— Вполне естественно, — ответила я. — Они чаротворцы-обратники, думают и чувствуют на одной волне. Джакомо пока не хватает умений и опыта, но он быстро учится.

— Однако любовных отношений у них нет, — повторил Миденвен так, будто ему это крайне не нравилось. Хелефайя немного помолчал и спросил: — Хорса, это правда, что в рабочих тройках, при всей нежности, внимании и любви друг к другу сотройчан, сексуальных связей никогда не бывает?

— Да. Сам принцип взаимодействия волшебнической тройки исключает… — Я осеклась.

— Магиня, оборотень, человек, — перечислил Миденвен. — В половине случаев сотройчане долго притираются друг к другу, но зачастую бывает, когда связь возникает мгновенно. Тройка — это всегда симбиоты, они связаны крепче сиамских близнецов. Хорса, что бывает, когда тройка распадается?

Меня бросило в дрожь. Распад тройки, когда погибал один из её членов, нередко заканчивался самоубийством двух оставшихся, особенно если у них не было семьи и детей. Способ реабилитации в таких случаях психологи придумали быстро, но смертей было слишком много даже по военным меркам. К счастью, у Джакомо есть Тлейга, у Ильдана — Сашка. Зато Люся одна.