Роберт Джордан - Великая Охота

Морейн фыркнула:

— В твоей смиренности, Лан Гайдин, всегда больше высокомерия, чем у королей, за спиною у которых грозные армии. С того самого первого дня, как я встретила тебя, так и было.

— К чему все эти разговоры о прошлом, Морейн?

В сотый раз — или так ей показалось — она взвесила слова, которые собиралась сказать.

— Прежде чем мы покинули Тар Валон, я оставила распоряжения: если со мной что случится, твои узы передадут другой. — Безмолвно он смотрел на нее. — Когда ты почувствуешь мою смерть, ты обнаружишь, что вынужден немедленно разыскать мою преемницу. Не хочу, чтобы для тебя это стало неожиданностью.

— Вынужден, — тихо, едва слышно произнес он с гневом. — Никогда прежде ты не использовала мои узы, чтобы к чему-то меня вынуждать. Я-то думал, ты к этому относишься неодобрительно.

— Оставь я это дело неулаженным, по моей смерти ты мог бы освободиться от уз и тебя не удержал бы и самый сильный мой приказ. Я не позволю тебе погибнуть в бессмысленной попытке отомстить за меня. И я не позволю тебе вернуться к твоей, в равной степени лишенной смысла и пользы, собственной войне в Запустении. Война, в которой мы сражаемся, — та же война, если ты мог бы так на нее взглянуть, и я позабочусь, чтобы ты сражался в ней не напрасно. Не будет ни мести, ни гибели в Запустении.

— И ты предвидишь свою скорую смерть? — Голос его был негромок, лицо не выражало ничего, оба схожи со скалой в бушующем зимнем буране. Подобную манеру держать себя она видела не единожды, обычно — когда он бывал на грани ярости. — Ты что-то задумала, какой-то план, в котором мне нет места, и поэтому видишь себя мертвой?

— Я вдруг обрадовалась, что в этой комнате нет пруда, — проворчала она, затем вскинула руки, когда он подобрался, обиженный ее легкомысленным тоном. — Я вижу свою смерть каждодневно, как и ты. Как же иначе, раз выполняем все эти годы такую задачу? Теперь, когда назрел перелом, я должна помнить, что она даже еще более вероятна.

Какое-то время он рассматривал свои ладони, крупные и широкие.

— Я никогда не думал, — медленно произнес он, — что может случиться так, что из нас двоих первым умру не я. Как-то, даже в самых худших ситуациях, такой исход всегда казался… — Внезапно он сомкнул ладони и энергично растер их. — Если существует вероятность того, что меня отдадут как комнатную собачонку, то я не прочь хотя бы узнать, кому меня отдадут.

— Никогда не считала тебя домашней собачонкой, — резко отозвалась Морейн, — как не считает и Мирелле.

— Мирелле. — Он поморщился. — Да, это должна быть одна из Зеленых или какой-нибудь сущий ребенок, только-только ставшая полноправной сестрой.

— Если Мирелле умудряется держать в узде троих своих Гайдинов, может, она и с тобой справится. Хотя ей ты по нраву и она не прочь оставить тебя при себе, она обещала передать твои узы другой, когда подыщет тебе ту, кто подходит тебе лучше.

— Ну вот! Не песик, так посылка. Мирелле, значит… опекун! Морейн, даже Зеленые так со своими Стражами не обращаются. За четыре сотни лет ни одна Айз Седай не передавала узы своего Стража другой, а ты вознамерилась сделать это со мной, и не один раз, а дважды!

— Все решено, и переделывать я не стану.

— Ослепи меня Свет, если я пойду по рукам, имеешь ли ты хоть какое-то представление, в чьих руках я в итоге окажусь?

— То, что я делаю, — для твоего же блага, и, может, к тому же и для блага других. А если Мирелле найдет сущего ребенка, только-только ставшего полноправной сестрой, — разве не ты так сказал? — которому нужен Страж, закаленный в битвах и умудренный в обычаях мира? Сущего ребенка, девчонку, которой, вероятно, нужно, чтобы кто-нибудь швырнул ее в пруд? Ты многое можешь дать, Лан, и стоит ли, чтобы все это кануло втуне в безвестную могилу или досталось воронам, когда бы могло послужить женщине, которая в этом нуждается? А то иначе все обернется куда худшим, чем грех, о котором злословят Белоплащники. Да, я убеждена, ты будешь ей очень нужен.

Глаза Лана слегка расширились; для него такая реакция — все равно что для другого человека замереть столбом в ошеломлении от догадки. Редко она видела его выведенным из равновесия. Он дважды открывал рот и лишь потом заговорил:

— И кого ты имеешь в виду, говоря о…

Она оборвала его:

— Лан Гайдин, ты уверен, что узы тебя не раздражают? Ты впервые, только сейчас, осознал силу этих уз, их основательность? Ты мог бы оказаться с многообещающей Белой, у которой нет сердца и которая вся воплощенная логика, или с юной Коричневой, которая видит в тебе не больше пары рук для того, чтобы таскать за нею книги и заметки. Я могу передать тебя, когда захочу, как посылку или как комнатную собачонку, — а тебе не останется ничего, как подчиниться. Ты уверен, что они тебя не раздражают?

— Значит, они нужны для этого? — проскрипел он. Глаза горели голубым огнем, рот кривился. Ярость. Впервые она видела, как ярость в открытую гравировала морщинами его лицо. — Значит, все эти разговоры были испытанием — испытанием! — дабы проверить крепость своих уз, не натирает ли поводок? Спустя столько времени? С того дня, как я дал тебе слово, я скакал туда, куда ты велела, даже когда считал это безрассудным или глупым, даже когда у меня был резон скакать другим путем. Никогда тебе не приходилось принуждать меня узами. По твоему слову я смотрел, как ты шагаешь в опасность, и держал руки по швам, когда хотел я одного — выхватить меч и прорубить тебе безопасный пути. И после всего ты испытываешь меня?

— Нет, это не испытание, Лан. Я говорю откровенно, без уверток, и я сделала так, как сказала. Но в Фал Дара я засомневалась, по-прежнему ли ты всецело со мной. — Настороженность вползла в его глаза. Прости меня, Лан. Я не стала бы ломать стены, что ты выстраивал, но я обязана знать. — Почему ты так поступил с Рандом? — Он моргнул; он явно ожидал не такого вопроса. Она знала, какие мысли пришли ему в голову, и не стала бы оставлять его в покое теперь, когда он выведен из равновесия. — Ты привел его к Амерлин, а он заговорил и повел себя как лорд Пограничья и прирожденный солдат. Это некоторым образом соответствовало тому, что я для него планировала, но мы с тобой никогда не упоминали о том, чтобы обучить его чему-то такому. Почему, Лан?

— Это представлялось… уместным. Когда-то молодой волкодав должен встретить своего первого волка, но если этот волк увидит перед собой щенка, если тот станет вести себя как щенок, волк наверняка убьет его. Волкодав, если хочет выжить, должен быть волкодавом в глазах волка даже больше, чем в своих собственных.

— Так ты смотришь на Айз Седай? На Амерлин? На меня? Как на волков, готовых загрызть твоего юного волкодава? — Лан покачал головой. — Тебе известно, кто он такой, Лан. Тебе известно, кем он станет. Должен стать. Для чего я и трудилась с того дня, как мы с тобою встретились, и задолго до него. Ты и теперь сомневаешься в том, что я делаю?