Елена Ковалевская - Клирик

– Я требую объяснений. Немедленно! На каком основании вы так обращаетесь с ней? Что плохого лично вам она сделала? – Уперев руки в бока и расставив ноги пошире, я нависла над братьями.

Они сидели рядышком на своем непромокаемом плаще.

– Ну?!

– Да все они лицемерные, лживые… Только поют о красивом, а как копни поглубже, готовы мать родную продать за два гроша или за историю поинтересней! Все одинаковые!.. – в запале попытался объяснить Лиас, но, захлебнувшись возмущением, перешел на заковыристую эльфийскую ругань.

– Если вам однажды какой-то менестрель сделал гадость, то это вовсе не значит, что Эльма тоже такая, – возразила я.

– Гадость? Гадость?! – квартерона аж перекосило. – Да что ты понимаешь?!

– Ничего! – рявкнула я в ответ. – Вот поэтому и спрашиваю!

Лиас, высокомерно вздернув подбородок, сидел под моросящим дождем с таким царственным видом, что я поняла – от него ответа точно не дождешься. Лорил же, наоборот, опустил голову и сосредоточенно изучал носки сапог, заляпанные болотной тиной.

– Если вы немедленно мне все не объясните, я оставляю команду и вместе с Эльмой возвращаюсь в Кагорат! – Я постаралась, чтобы мое заявление прозвучало как можно тверже и убедительней. Я не побрезговала шантажом, хотя и понимала, что давлю на больную точку. – Не собираюсь и дальше оставаться с командой, которая мне не доверяет!

О том, что мне самой позарез необходимо оставаться с ними, я благоразумно умолчала. Узнают – еще больше помыкать начнут.

– Наша сестра была менестрелем, – наконец нехотя выдавил Лорил. Его брат лишь поперхнулся от возмущения, однако смолчал.

– И-и? – поощрительно протянула я. – Мне все из вас клещами тянуть?

– Мы не желали, но она против воли семьи…

– Но она сбежала, – закончила я за него фразу. – Ребята, если я и дальше за вас додумывать буду, мы в болотах до зимы прокукуем!

Тут вмешался Морвид:

– Ольна, ты ворошишь очень неприятные воспоминания.

– Так посвятите меня в них или сделайте так, чтобы они не мешали отношениям в команде! – не выдержала я. – Братья ходят, словно лом проглотили! Презрением веет за километр! Я уже не понимаю, каким неосторожным словом могу наступить им на любимую мозоль.

Жрец пожевал губу, потом вздохнул, словно перед прыжком в воду, но Лиас опередил его:

– Только не при этой! А то она очередную песенку об этом сложит! А я не хочу, чтобы имя моей сестры потом в каждом пропитом трактире звучало!

Увидев, что из глаз Эльмы вновь закапали слезы, я решила взять с нее обещание. Девушка согласилась.

– Клянусь памятью моей матери, что и словом не упомяну о том, что сейчас услышу.

– Матерью клянется, – пробурчал себе под нос квартерон. – Может, у нее и матери никогда не было…

– Лиас, ты переходишь все границы! – рыкнула на него. – Требуешь уважения, а сам оскорбляешь то, что другим дорого?!

Тот в смущении отвел глаза. Кончики его ушей заалели.

Вместо братьев решил рассказать Морвид. Прокашлявшись, он начал.

Оказалась, что квартероны были из очень древнего рода. Родословную им несколько подпортила бабка, но иметь в предках одного из великих королей древности, тем не менее, считалось очень почетным. Келеврон Серебряный приходился им троюродным не то дедом, не то прадедом, а может, и прапрадедом. У эльфов очень сложно устанавливать, кто кем кому приходится, поскольку срок жизни от пары сотен лет – это если по детской глупости в драке проткнут – до бесконечности. Например, поговаривали, что Келеврону больше тысячи веков исполнилось.

И вот случилось небывалое: у «почти эльфов» родилась сразу тройня, три единых души: двое братьев и сестра. Дети росли дружные, они были окружены заботой и любовью. И если мальчики интересовались исключительно мужскими занятиями, то девочка больше всего любила исполнять свои песни на лютне. Одно дело, если бы она была бездарна. Но квартеронка была талантлива, очень талантлива. Строки, что она сочиняла, затрагивали души даже умудренных веками эльфов. А пела так, что на какое-то время проходила их извечная тоска по благословенным землям.

Но зачастую порыв у творческой души один – нести прекрасное. И тем он больше, чем сильнее одобрение и признание. Девушка стремилась подарить свои песни не только эльфам, но и людям, вообще всему свету, причем беззаветно, без единой мысли о вознаграждении.

Единственное «но» – не только близкие, но и венценосный родственник были против того, чтобы она покидала просторы лесов Таурелина. И на это имелось несколько причин. А основная, самая веская, – несбывшееся пророчество.

Бельнорион издревле был нашпигован предсказаниями и пророчествами, как рождественский гусь яблоками. Одно из них гласило: однажды три единых души сделают мир, что когда-то приютил дивные народы, сбежавшие из своего погибающего, новой родиной дивных народов. Оттого-то и берегли сестру как зеницу ока, мол, братья – мужчины и сами за себя постоять могут, а девушка – нет.

Стремления стремлениями, но квартеронка все же сбежала от излишней опеки. Большой мир радостно принял ее в свои объятия. Правда, тут же выяснилось, что не все здесь так радужно, как представлялось вначале. В Бельнорионе все, кто занимался каким-либо делом, состояли в гильдиях. Ткач ты или портной, торговец или меняльщик, певец или каменщик – будь добр, уплатив взнос, вступи в гильдию, а если нет, то прав не имеешь заниматься любимым делом. И без разницы, кто ты: эльф или человек, гном или тролль – плати или гуляй на свободе.

Помыкавшись, бедняжка кое-как собрала положенную сумму. Конечно, она в любой момент могла обратиться к родным, но гордость не позволила ей это сделать. А пока она собирала деньги, играя по трактирам в глухих деревнях, слава пошла о ней, как о Сладкоголосом Соловье – поскольку звали ее Тиндомерель, что на языке светлых эльфов и означало невзрачную птаху с дивным голосом.

А как пошла слава, так появились и завистники. Ну а когда девушка в гильдию вступила и ее в лучшие дома, а то и в королевские дворцы зазывать стали, то и вовсе неприкрытая вражда пошла. Вдобавок квартеронка, не умея врать и изворачиваться, многим из певцов прямо в глаза все говорила, да еще и при нанимателях, тем самым еще большую ненависть вызывая.

Вот однажды и надумали менестрели, которые считались лучшими, но которым, как оказалось, было далеко до девушки, заставить ее бросить петь. Начали распускать слухи, говорить гадости, всячески травить ее. Так мало-помалу девушку перестали приглашать для выступления перед знатными особами, больше ей приходилось петь при простом люде, в трактирах да тавернах. Но именно такой слушатель по-прежнему любил ее песни. Друзья тоже не отвернулись от нее, не поверили клеветникам.