Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

Потом она снова погрузилась в раздумье. Брови ее сдвинулись, черты лица страдальчески исказились.

— Вам очень плохо, госпожа майорша? — тихо спросила графиня.

— Плохо, плохо, как никогда.

Снова наступило молчание. Но вот майорша заговорила резко и жестко:

— Удивительно, графиня, что вы, любимая всеми, тоже неверная жена.

Молодая женщина вздрогнула.

— Да, если и не в поступках, то в мыслях и желаниях, но тут нет никакой разницы. Вот я лежу сейчас и чувствую, что это одно и то же.

— Да, я знаю это, госпожа майорша.

— И все же вы, графиня, теперь счастливы. Вы можете принадлежать своему возлюбленному без греха. Черный призрак не стоит между вами. Вы можете, не скрываясь, принадлежать друг другу, любить друг друга среди бела дня, идти по жизни рука об руку.

— О госпожа майорша, госпожа майорша!

— Как вы можете оставаться с ним? — воскликнула старая женщина с возрастающей горячностью. — Искупите свой грех, покайтесь, пока не поздно! Поезжайте домой к вашим батюшке и матушке, а не то они сами приедут и проклянут вас! Неужто вы считаете Йёсту Берлинга своим супругом? Уезжайте от него! Я оставлю ему в наследство Экебю. Я дам ему власть и богатство. Осмелитесь ли вы разделить их с ним? Осмелитесь ли вы принять честь и счастье? Я посмела. И вы помните, чем это кончилось? Помните ли вы рождественский обед в Экебю? Помните ли арестантскую в усадьбе ленсмана?

— О госпожа майорша, мы, обремененные грехами, идем рядом по жизни, не испытывая счастья. Я стараюсь, чтобы радость не поселилась у нашего очага. Вы думаете, я не тоскую по дому? О, я жестоко тоскую без него, без его опоры и защиты, но мне уже больше не суждено туда вернуться. Я буду жить здесь в страхе и трепете, зная, что все, что я делаю, приведет лишь к греху и печали, что, помогая одному, причиняю горе другому. Я слишком слаба, слишком простодушна для жизни в здешних краях, и все же я останусь здесь, обреченная на вечное покаяние.

— Подобными мыслями мы лишь обманываем свое сердце! — воскликнула майорша. — И в этом наша слабость. Вы не хотите уезжать от него, и не ищите других причин.

Не успела графиня ответить, как в комнату вошел Йёста Берлинг.

— Входи, Йёста! — поспешно сказала майорша, и голос ее стал еще более резким и жестким. — Иди сюда, герой, которого восхваляет весь Лёвшё! Узнай же, что пришлось испытать старой майорше, которая по твоей милости скиталась по дорогам, всеми презираемая и покинутая.

Вначале я хочу рассказать, что случилось весной, когда я пришла домой к своей матери, ведь ты должен знать конец этой истории.

В марте я прибрела в Эльвдальскую усадьбу. Вид у меня тогда был не лучше, чем у старухи нищенки. Мне сказали, что моя мать в молочном погребе. Я вошла туда и долго стояла молча у дверей. Вдоль стен на длинных полках были расставлены блестящие медные бидоны с молоком. И моя мать, которой перевалило за девяносто, снимала бидон за бидоном и снимала сливки. Старуха была еще бодрая, однако я видела, с каким трудом она распрямляла спину, чтобы достать бидон. Я не знала, заметила ли она меня, но чуть погодя она вдруг сказала мне каким-то удивительно резким тоном:

«Вот и сбылось все, что я тебе предсказывала!»

Я хотела было просить у нее прощения, да только все было напрасно. Она совсем оглохла и не слышала ни одного моего слова. Помолчав, она снова заговорила:

«Иди, помоги мне».

Я подошла к ней и стала помогать ей спускать один бидон за другим и снимать сливки. Она была довольна. Моя мать не доверяла ни одной служанке снимать сливки и давно наловчилась это делать.

«Я вижу, ты можешь справляться теперь с этой работой». И я поняла, что она простила меня.

И с тех пор, казалось, силы покинули ее. Она теперь целыми днями сидела в кресле и спала. Она умерла незадолго до Рождества. Мне очень хотелось приехать сюда раньше, но не могла оставить старушку.

Майорша умолкла. Ей снова стало трудно дышать, но она собралась с силой и снова заговорила:

— Это правда, Йёста, что я хотела, чтобы ты жил у меня в Экебю. Ведь ты притягиваешь к себе людей, всем приятно твое общество. Если бы ты в конце концов образумился, я дала бы тебе большую власть. Я надеялась, что ты найдешь себе хорошую жену. Сначала я думала, что это будет Марианна Синклер, ведь я видела, как она любила тебя еще в ту пору, когда ты жил в лесу и рубил деревья. Потом я решила, что это должна быть Эбба Дона. Я поехала в Борг и сказала ей, что, если она возьмет тебя в мужья, я оставлю тебе в наследство Экебю. Если я поступила дурно, прошу простить меня.

Йёста стоял на коленях, упершись лбом в край кровати. Из груди его вырвался тяжкий стон.

— Скажи мне, Йёста, как ты собираешься жить? На что будешь кормить жену? Скажи мне! Ведь ты знаешь, я всегда желала тебе добра.

Сердце Йёсты разрывалось от горя, но он ответил ей с улыбкой:

— Давным-давно, когда я пытался заработать себе на хлеб здесь, в Экебю, вы, госпожа майорша, подарили мне хутор, он до сих пор мой. Нынче осенью я привел там все в порядок. Мне помог Лёвенборг. Вдвоем мы побелили потолок, покрасили и оклеили обоями стены. Лёвенборг решил, что задняя маленькая комната будет кабинетом графини. Он даже отыскал в окрестных крестьянских усадьбах подходящую мебель, из той, что попала туда с аукционов, и купил ее. Так что теперь в этом кабинете стоят и кресла с высокими спинками, и комоды с бронзовыми накладками. А в большой комнате поставлены ткацкий станок для молодой хозяйки и слесарный для меня. Есть там и прочие вещи, вся нужная для хозяйства утварь. Мы с Лёвенборгом сидели там не один вечер, толкуя о том, как мы станем жить с графиней на этом хуторе. Но моя жена только сейчас узнала об этом. Мы хотели рассказать ей об этом, когда придется покинуть Экебю.

— Продолжай, Йёста!

— Лёвенборг твердил, что в доме не обойтись без служанки. «Летом здесь на мысу в березовой роще рай да и только, а вот зимой молодой госпоже будет скучно. Так что, Йёста, непременно найми служанку».

Я соглашался с ним, однако не знал, откуда взять на это денег. Тогда он однажды принес мне ноты, свой стол с нарисованными клавишами и поставил его в комнате. «Никак ты сам, Лёвенборг, намереваешься поселиться у нас вместо служанки?» — спросил я его. На это он отвечал, что пригодится нам. Неужто я позволил бы молодой графине стряпать, носить дрова и воду? Нет, ни за что не позволил бы, покуда есть сила в руках и могу трудиться. Но он стоял на своем, мол, вдвоем мы скорее управимся с хозяйством, а она пусть сидит целыми днями на диване и вышивает тамбурным швом. «Ты и представить себе не можешь, какой нежной заботой нужно окружить такую маленькую, хрупкую женщину», — сказал он.