Святослав Аладырев - Извек

— Ага, — проворчал Эрзя в полудрёме. — Ещё не известно, кто больше испужается, я его похмельного, или он меня хмельного…

Ревяк тем временем умолк. Затаив дыхание смотрел на облака, что неуловимо меняли форму, являя собой то медведя, то коня, то морды диковинных зверей. Микулка направил коня к Извеку. Поравнявшись, виновато покосился на Лельку, но любопытство оказалось сильней.

— Слушай, Извек, а как ты без оружия со следопытами справился?

— Почему без оружия? — удивился Сотник. — У меня нож был.

— И что, — оживился Микулка. — С одним ножом на сабли?

Сотник отрицательно мотнул головой.

— Да нет. Я его как швырнул в дозорного, так больше и не видал. Наверное в песок зарылся, либо в воду отскочил.

— Эт как же так? Такой лихой вой, и промазал!?

Извек хмыкнул.

— Вот уж чего никогда не умел, так это ножи кидать. Топор, ещё туда-сюда, а ножи… ножи — не моё.

— Никогда бы не подумал. — протянул молодой витязь. — А я думал, ты во всём мастак: от лука до щепки.

— Во всём мастаков не бывает. У каждого есть слабое место. Без слабинки только сказочные молодцы бывают, и то не всегда. Да что там молодцы, боги и те с прорехами.

— Боги? С прорехами? — не поверил Микулка. — не может быть!

Извек улыбнулся, посмотрел в искренне удивлённые глаза.

— Сам подумай, разве бы Род создал людей, если бы всё предыдущее без прорех было? И прочие боги разве бы возились со всем людским, коли сами могли всё устроить? А Герои, как бы стали Героями, ежели бы враги без слабинок были? Да и Герои, будь во всём безупречны, кто бы, окромя них, выжил? А так, всё идёт своим чередом: у самого—самого находится прореха, опосля чего другие пытаются стать лучше. Однако, и на тех бедулек хватает…

— Ну тогда и нам нечего за богами гнаться, будем самими собой. Наше дело — отвага, доблесть, воинская слава, почёт! Чтоб всяк нас боялся, чтоб любую крепость приступом, да чтобы добыча побогаче!

Микулка хохотнул, гордо выпятил грудь, но охнул от боли в боку и ухватился за рёбра.

— Ну, разошёлся, — пробормотал Извек еле слышно. — Почёт, слава…

Он осёкся. Вспомнил, как брали на копьё Полоцк. Как над рядами пронёсся крик воеводы, что князь даёт день на разграбление. Как сам, в пылу стадной ярости, вышиб ногой дверь терема и натолкнулся на обречённый отчаянный взгляд, от которого всё вдруг почернело, потеряло смысл, опротивело. И как в один миг кончилась для Извека воинская доблесть. Стали бестолковыми и воинское умение, и отвага, и громкие речи о славе…

Всё ещё стоя в дверях, оглянулся. Трезвея, видел, как горят дома, слышал, как верещат насмерть перепуганные дети, в мгновение ока становясь сиротами. Подавшись на улицу, заметил, как трое гридней рвали в клочья одежду на избитой до беспамятства молодухе. Четвёртый, тем временем, выволок из дома дряхлого старика и с хрустом перерезал тощую шею…

…Встречный ветер колыхнул Лелькины волосы и запах кувшинок вернул Извека в реальность. Он снова с удовольствием вдохнул полной грудью. До сих пор не верилось, что всё позади. В груди счастливо трепыхалось сердце и казалось, что теперь никто и ничто, до самой смерти не разлучит их. Переполняющая душу нежность слепила, как полуденное солнце. Однако, Сотник не видел, что в глазах Лельки всё чаще мелькала тревога и страх.

С каждым днём всё чаще…

Лицо дозорного вытянулось, как гороховый стручок. Он протёр глаза и ещё раз всмотрелся в поле, с высоты киевских ворот. Вдалеке клубилась пыль, поднимаемая явно не одной сотней копыт. Дозорный уже собрался слететь по ступенькам охранной башенки, когда разглядел, что серое облако опережают две чёрные точки. Свистнув товарищам, охранник уже не сводил глаз с приближающихся всадников. Слышал, как по дубовым доскам грохочут сапоги привратников, как за спиной раздался встревоженный рык старшого:

— Что ещё приключилось!

Дозорный, не оглядываясь, простёр руку вперёд. За спиной протопали тяжёлые шаги и, старшой засопел над ухом, затенив глаза ладонью. Лицо задеревенело, на лбу выступила испарина. В голове с хрустом перетирались недоумённые мысли: почему не было вестового с засеки, кто там скачет и что за войско, среди бела дня, неспешно пылит по дороге …

Деревянный брус скрипнул, когда ещё двое привратников навалились на огородку. Самый молодой вдруг нервно хихикнул.

— Коней гонят…

— Куда? — не понял старшой.

— Сюда. К нам то бишь. — пояснил молодой. — Кони, по-моему, степняцкие. А табунщики на наших. А те, что поперёд всех, тоже не степняки.

— Не врёшь, глазастый? — с угрозой в голосе спросил старшой.

— Не—е, — уверенно заверил парень. — Мал-маля, сами узрите. Дружинники точно!

Скоро облегчённо вздохнули: вдали вырисовались низкорослые кони и горстка статных всадников, а к воротам приближались окольчуженные ратники. Привратники загрохотали вниз по ступеням. Расталкивая случившихся на пути горожан, высыпали за ворота. С копьями в руках перегородили дорогу. По привычке бросили пики наперевес и, хотя видели знакомые физиономии молодцев малой дружины, ждали разъяснений.

Те остановили коней вплотную, едва не наскочив на узкие гранёные наконечники. Оба довольно скалились, выпячивая грудь и оценивающе оглядывая привратников. На вопрошающий рык старшого, переглянулись, выдержали паузу и, наконец сбросив спесь, назвали имена. Древки копий двинулись вверх и замерли торчком.

— Эйнар и Нехорошило, — с сомнением повторил старшой. Не спуская с лица бдительности, кивнул на далёкое облако пыли.

— А там, что за канитель?

Всадники вновь ощерились во все зубы. Один подбоченясь ответил:

— Десятка Извека. Степняцкий табун гоним. Намедни войско Радмана—Бешенного покувыркали, везём добычу в две сотни сабель. Так что, расступились бы, нам к воеводе спехом надо.

Привратники, разинув рты, расступились. Когда кони рванули с места, старшой опомнился.

— Так вы, стало быть, из десятки Сотника?

— Из неё! — донеслось в ответ. — Первогоды!

Привратники с завистью вытаращились вслед: малая дружина не ширь—шавырь, тем паче в десятке Извека. Созерцание прервал окрик старшого. Все бросились разгонять люд, дабы не мешались под ногами, двое скакнули к воротине, ширить створ для проезда героев. Освободив проход, замерли, поджидая. К вящей досаде, табун остановился в отдалении. Всадники тоже.

— Правильно, — знающе рассудил старшой. — Неча табун по городу гнать. Степняцкая лошадь — животина дурная, приличию не обучена, того и гляди по улицам разбежится, либо людей подавит. Надоть её за градом держать.