Коваленко Эдуардович - Камбрия — навсегда!

Впрочем, эль ещё и языки развязывает. Но чем лезть под дождь к мокнущей братии, проще поговорить друг с другом. Пусть собеседник и поднадоел.

— Значит, ты полагаешь, что подсчёт дат от Сотворения, применяемый в монастырях Камбрии, неверен?

— Не берусь, брат Теоториг. Но здесь пользуются датировками, принятыми в Риме. Они расходятся с нашими почти на сто лет. Здешние братья говорят, при снятии копии с летописи они укажут римскую датировку.

— А почему нет? Это их монастырь и их летопись. Хотя… Римская датировка, говоришь? Теоториг, кажется, мы здорово запутали мозги тому рыцарю!

Брат Теоториг, хитрец, прихватил с собой каравай хлеба и полголовы сыра. И продолжал отъедаться после выдержанного волей океанских волн поста.

— Успокойся, брат. Во-первых, рыцарь был наш, камбрийский. А не из Корнуолла. Во-вторых, он помнил победы и фею Нимуэ. Кажется, он в неё даже влюблён.

— Да, я забыл… Значит, всё верно. Как думаешь, стоит ли внести явление одного из рыцарей Артура в летопись?

— В нашу — да. А со своей корнцы пусть поступают как хотят. И вот тебе, для укрепления памяти!

Теоториг разломил свой сыр надвое. Взвесил в руках половинки и вручил спутнику меньшую.

Вот и половина пути до Кер-Сиди позади. Закончилась римская брусчатка. Солнце низко, зато близко — гостеприимная ферма Алана. Видно, судьба ей стать заезжим домом. Больно удобно пристроилась, ровно на полпути меж двух городов.

Ужин на почётном месте. Постель на женской половине. Там, где маленькая хранительница укладывает на ночь ольховое полено. И напевает тихонько. Ту самую песню, которую чужая память подхватила у наёмника-отставника из валлийских фузилеров и принесла на вересковые поля седьмого века. Песню-завещание из пятнадцатого столетия иной Земли. Песню о тех, кто сражался до конца за Родину и волю. Ещё раз. Последний раз. Только слова были уже не те, что выводил ровный баритон среди льяносов Венесуэлы. И не те, что два месяца назад летели с башни Кед-Нида в славный день Рождества.

Правда орды разгоняет,Правда стены разрушает,В паутину превращаетНа врагах броню!

Правда с ясными глазамиВ битве встанет рядом с нами —Правда удержу не знает,В мире и в бою!

— выводит тонкий голосок.

Вот ольховое полено пристроено. Можно и отвлечь маленькую певицу.

— Ты хорошо поёшь. Только слова перепутала. Правильно — про ясноглазую свободу.

— Нет, я пою правильно. Свободу, говорят, в Рождество никто не видал. А ты была… Хорошо, что ты вернулась. У нас так много нового! И… тебя очень ждёт…

— Это озёрная.

— Великая богиня…

А боится не меньше, чем в прошлый раз. С чего бы?

— Я не богиня.

Хлопает глазами. Продолжает, будто и не прервали.

— Мне передали письмо для тебя. Из Аннона.

Даже запечатать догадались. Воском, разумеется, не сургучом. Зато к воску подмешали какой-то краситель, и смотрится тот кровавой кляксой.

Немайн потеребила в руках послание. Можно и прочитать. Но лучше…

— Нионин! Аннонское направление на тебе. Ответь им. От моего имени. После ужина, конечно…

Как будто бедной Луковке после такого ужин в глотку полезет! Пока не прочитает, трясти будет, как в лихорадке. Ясно ведь, от кого письмо! Вот мы и встали, карга старая, лицо к лицу. Вот и посмотрим глаза в глаза, пусть и через кусок телячьей кожи. Вот и схватимся! Только Луковка тебя знает, как облупленную. И себя, немножко. А ты Луковку не знаешь. И не знала никогда. А Неметона говорит: «Знаешь себя и противника — никогда не проиграешь. Знаешь только себя — успеха с неудачей будет поровну. Не знаешь ни себя, ни врага — забудь и про ничью».

Когда же пришло время зачесть послание, стала Нион Вахан смеяться зло. И тихо — в доме дети спят, не только сын богини. Аннонцы мириться хотят? После всего? И стиль знакомый. «Что наше, то наше, а вот про ваше и поговорим». Или — вы к нам не лезьте, а мы поверху будем шнырять, как прежде. Нетушки. Больно беспокойно ей, Луковке, с таким договором будет. Чем такой худой мир, уж лучше война. Впрочем, если им действительно нужен мир…

Нион улыбнулась. Она никогда не слышала, что дипломатия — искусство возможного. Не стала раздумывать, на что Аннон может согласиться, а на что — нет. Её рукой водила только холодная логика из нулей и единиц, порождая холодный, вполне достойный богини паники и военных хитростей ультиматум.

Вновь впереди дорога. Немайн оглядела армию, с которой отступала на последнюю позицию. На самый берег моря. Унылая Эйра. Луковка с красными глазами. Явно всю ночь писала ответ. Норманны — зевают. Только тот боец, что в пелёнках — настоящий воин. Спит себе.

— Выше нос, Эйра, — сказала Немайн. — Мы оставили «Голову Грифона». В Кер-Глоуи вернулись, и «Голова» никуда не денется. Куда лезешь, Нионин? Марш в повозку, отсыпаться. Я что, с колесницей не управлюсь?

Влезла на место возницы, пристроила сына сбоку поудобней. И погнала колесницу вперёд, ровно и уверенно.

Для всякого, кто смотрел со стороны, это выглядело красиво. Латные воины по бокам от большой, внушительной колесницы. У которой и яркие щиты по бортам, и громкие, кованые железом шины. Над которой весело и яростно вьётся алый вымпел. В которой — фигуры богини и двух героинь.

Всякий встречный и попутный оглядывался на маленькую, но грозную Охоту Неметоны, летящую в волшебный Кер-Сиди. Целеустремлённо, неостановимо. Как будто, и в самом деле, непобедима.

Художественное оформление книги

Разворот обложки (с watermark издательства)