Кукольная королева (СИ) - Сафонова Евгения

— Почему?

— Таша, они — абсолютная справедливость. А абсолютная справедливость должна быть абсолютно беспристрастна. Уста Судьи могли изречь любимому неверный приговор, а меч Палача — дрогнуть над шеей дорогого человека. Какова была плата за нарушение, неизвестно, ибо за всё время владычества амадэев прецедентов не было… или о них не было известно… а властвовали они целых пятьсот лет. Вот только все вещи имеют свойство рано или поздно заканчиваться.

Они стояли на разных краях крыши, друг напротив друга. Таша не произносила ни слова: лишь смотрела на него.

Пока ещё неверующе.

— Да, в конце концов в Аллигране настали иные времена. Людей стало гораздо больше, и они стали гораздо… умнее. А амадэи либо остались прежними, либо изменились не в лучшую сторону. В конце концов, они были людьми когда-то, и со временем их души заполнили людские, мелочные и низменные страсти. А потом настало Тёмное Время, и Ликбер Великий воззвал к людям, дабы они свергли амадэев и избрали себе единого правителя, как цверги и альвы, и народ, послушный воле нового Чудотворца, отрёкся от прежних властителей. — Алексас поднял глаза, глядя на искрящиеся цветы фейерверков. — О, конечно, амадэи сопротивлялись. Об этом свидетельствует спалённый Адамант. Но как можно удержать власть, когда против тебя вся страна? А кто-то и не сопротивлялся, понимая, что заслужил кары… В итоге двое из шестерых погибли, но четверым удалось бежать. Где и как они спрятались, неизвестно — может, у альвов или цвергов, — но им это удалось. И когда Ликбер понял, что они не будут бороться за власть, то объявил всех амадэев убитыми. И люди избрали себе короля, а король избрал князей, а князья избрали герцогов, и Срединные земли стали Срединным королевством. Потому Шейлиреар и объявил Бьорков узурпаторами: ведь ваши предки свергли амадэев с их властью, которая уж точно была от Богини…

Вздохнув, он опустил глаза на Ташу.

— Так или иначе, вскоре после свержения амадэи стали лишь легендой. Но, как выяснилось, легенды эти живут и здравствуют, и даже не особо скрываются. Людям ведь и в голову не придёт, с кем они имеют дело. Большинство летописей об амадэях было утрачено в Тёмное Время, а те, что остались, писались учениками Ликбера под чутким руководством учителя… который предпочёл не оставлять в памяти людской подробности о сверхъестественном могуществе амадэев, недоступном никому, кроме них. И в итоге для всех они превратились в абстрактных шестерых магов, когда-то избранных Кристалью.

— А вы-то откуда всё это знаете? — прошептала Таша.

— Мне посчастливилось быть близко знакомым с одним из альвов. Он лично знал амадэев и рассказал нам с Джеми многое. Очень многое. Поэтому мы поняли, кто такой Арон Кармайкл, стоило ему увидеть в голове Джеми нас обоих. Никто из смертных телепатов, даже самых могущественных, не способен на это — мы проверяли. Только амадэй. Только Зрящий.

Таша смотрела на свои ладони, сами собой стиснувшиеся в кулаки.

Чувствуя, как ноющую противную пустоту, пульсирующую в её сердце, медленно сковывает тонкой корочкой льда.

— Почему вы не сказали мне сразу? — её вопрос прозвучал едва слышно.

— Потому что думал, что вы знаете. — Алексас досадливо скрестил руки на груди. — Я же думал, вы действительно его дочь, пусть даже приёмная. И, если честно, наличие дочери… даже дочерей — у амадэя, который не имеет права привязываться к смертным, меня несказанно удивило. С другой стороны, он ведь больше не Судья… а потом выяснилось, что вы знакомы всего несколько дней… впрочем, какая разница, сколько. Я бы не рассказал вам этого, если бы не заметил одной-единственной вещи.

— Какой же?

— Что вы думаете, что любите его. Вот только, похоже, сами не знаете: думаете или действительно любите. — Его взгляд был непривычно мягок. — Он бессмертный, Таша. Истинный бессмертный. А у таких весьма странные взгляды на мир и странные моральные принципы, нам недоступные и непостижимые. Может, он и не считает неправильным ведение какой-то своей игры, которой ни мне, ни вам не дано понять.

Долгое время единственным, что звучало на крыше, были отзвуки празднества.

Потом Ташина рука, дрожа, коснулась золотой цепочки.

— Может, и дано…

В этот миг лёд, холодивший её сердце, добрался до мыслей — и дрожь ушла.

Таша подняла голову. Тихо, очень спокойно сказала Алексасу, что надо делать.

— Вам что-то неясно? — добавила она, заметив непонимание в его взгляде.

— Нет, но…

— Вы намерены ослушаться приказа вашей королевы?

Алексас опустил глаза. Склонив голову, поднял футляр со скрипкой и безмолвно направился к лестнице.

Таша не смотрела ему вслед, но слушала эхо его шагов. Она глядела вперёд, на теряющийся в ночи горизонт. Где-то под ней радостно шумели люди — а перед ней тихо серебрились звёзды и сыпали искры фейерверки, расцветая в небесной черноте, бросая цветные отблески на её лицо.

Какое-то время она стояла, глядя на огненные цветы, расцветавшие отражениями в её зрачках.

Потом отвернулась от света — и, неслышно ступая по камню босыми ногами, подошла к люку, чтобы тенью скользнуть в лестничную тьму.

***

В библиотеке было тихо. Здесь всегда было тихо. Ровные ряды старинных фолиантов веяли покоем, не ведавшим людской суеты; библиотека жила своей, неторопливой и размеренной жизнью бессмертных чернильных строк.

В библиотеке пахло пылью, вечностью и старыми книгами. Воздух здесь был сухим и тягучим. Иногда его освежал порыв ветра из нежданно распахнувшегося окна или сквозняк, проникший сквозь приоткрытую дверь, но свежесть быстро гасла, поглощённая иными запахами.

В библиотеке властвовала тьма. Здесь никогда не бывало светло — даже в самый погожий день солнечные лучи просеивались сквозь узкие высокие окна, не разгоняя сумрака. Сейчас лучи были лунными, и танцующая в них пыль казалась серебристой.

У одного из окон стоял письменный стол. Сидевший за ним мужчина, подперев голову рукой, листал покоившийся на столешнице ветхий том, и взгляд его бегло скользил по строкам… но порой вдруг надолго застывал на каком-то простом, ничего не значащем слове.

Точно в этот миг он думал совсем о другом.

— Знаешь, — слово звякнуло осколком металла, — а ты не особо похож на того, кому уже одиннадцать веков. Если не знать, и не подумаешь ведь.

Услышав её голос, Арон вздрогнул и обернулся.

Та, что вышла из тени в лунный свет, скользя кончиками пальцев по корешкам книг, была сама похожа на тень. Чернота платья казалась гуще окружающей тьмы, кожа — белее снега.

Лица обоих вдруг обернулись застывшими, непроницаемыми масками.