Робин Хобб - Золотой шут
Я дождался, когда он успокоится, а потом очень осторожно воспользовался Скиллом, чтобы утешить его и вернуть назад в ту комнату.
— Не бойся вспоминать о том, что тогда произошло, — сказал я. — Здесь тебе ничто не угрожает. Они не смогут тебя найти, не смогут обидеть. Ты в безопасности.
Благодаря нашей связи через Скилл, я почувствовал, как он хмурится. Олух сопротивлялся, тогда я еще немного его подтолкнул, и вдруг его воспоминания полились рекой.
Олух сделал глубокий вдох, затем выдохнул, а я снова вернулся к его волосам. Думаю, равномерные движения расчески навевали на него сон. Вряд ли кто-нибудь часто к нему прикасался, и уж наверняка он не видел в своей жизни много ласки. Олух начал потихоньку расслабляться, словно щенок, которого гладят добрые руки. Потом что-то утвердительно пролепетал.
— Итак. Что было потом? Что ты им рассказал? — Я старался говорить как можно мягче.
— А ничего. Только про старика… Как он велит складывать дрова. Не размахивать бутылкой, когда я приношу вино. Уносить грязную посуду и старую еду каждое утро. Не трогать бумаги, хотя тебе он разрешает их перекладывать на другое место. Что он приказал мне тебя слушаться, хотя мне совсем это не нравится. О том, что ты хочешь со мной встречаться и разговаривать. А они сказали: «Не ходи. Сделай вид, что забыл». И про то, как вы иногда болтаете по ночам.
— Кто болтает? Мы с Чейдом? — Я медленно провел расческой по его волосам и аккуратно подровнял их.
Когда я услышал его следующие слова, сердце сжалось у меня в груди.
— Угу. Что вы разговариваете про Скилл и Древнюю Кровь. Что он называет тебя другим именем. Фижовли. Что я знаю про ту девушку, которая плачет, а тебе это не нравится.
Пронзительный страх, который я испытал, услышав от него свое исковерканное имя, испарился при упоминании «той девушки».
— Какой девушки? — тупо спросил я, отчаянно желая услышать, как он скажет: «той девушки» или «я не знаю». Внутри у меня все похолодело.
— Она все плачет и плачет, — тихо проговорил Олух.
— Кто? — снова спросил я, и сердце у меня упало.
— Та девушка. Неттл, которая ноет по ночам и никак не может замолчать. — Он вдруг наклонил голову, и я отрезал слишком большую прядь. — Она и сейчас плачет.
Мне стало еще страшнее, если такое вообще было возможно.
— Правда? — спросил я и очень осторожно убрал стены, чтобы открыться Неттл, но ничего не почувствовал. — Нет. Она успокоилась, — заявил я.
— Она плачет сама с собой. В другом месте.
— Я тебя не понимаю.
— В пустом месте.
— Я тебя не понимаю, — повторил я, тревога моя становилась все сильнее.
— Не важно. Она перестала.
— И все? — недоверчиво спросил я и положил на стол ножницы и расческу.
— Угу. — Олух принялся ковырять в носу. — Я ухожу, — неожиданно объявил он, встал и огляделся по сторонам. — Не ешь мое пирожное! — предупредил он меня.
— Не буду. А ты не хочешь остаться и съесть его?
Потрясение, которое я испытал, заглушило все остальные чувства. Удалось ли Лодвайну услышать мое настоящее имя в исковерканном Олухом варианте? Теперь он знает имя моей дочери. Над нами нависла опасность, а я обсуждаю с дурачком пирожные.
— Если я его съем, оно кончится.
— Может быть, ты получишь другое.
— А вдруг не получу? — заметил он с неопровержимой логикой.
— У меня идея. — Я подошел к одной из менее заставленных полок Чейда и начал ее освобождать. — Мы отведем тебе здесь место. Вещи Олуха будут лежать на этой полке. И ты всегда сможешь их найти.
По непонятной мне причине эта идея оказалась для него слишком сложной. Я принялся снова объяснять ему, что имею в виду, употребляя разные слова и переставляя их местами, затем предложил положить пирожное и перо на полку. Олух с опаской взял в руки миску, где лежал изюм и где осталось несколько засахаренных орешков.
— Ты можешь и миску тоже поставить на полку, — предложил я. — А я в следующий раз наполню ее разными вкусными вещами.
Олух поставил миску на полку и с удовлетворением воззрился на дело своих рук.
— Мне нужно идти, — вдруг снова объявил он.
— Олух, — начал я осторожно, — завтра день стирки. За тобой придет кто-нибудь, чтобы отвести тебя к однорукому?
— Нельзя про него говорить, — упрямо заявил он. Он был напуган, и я услышал громкие звуки его музыки.
— Ты хочешь пойти? Хочешь снова увидеть однорукого?
— Я должен.
— Нет, не должен. Больше не должен. Ты хочешь пойти?
Мой вопрос заставил его надолго задуматься.
— Я хочу денежку. Чтобы купить конфеты.
— Если ты скажешь, где искать однорукого, я могу сходить за тебя. Я возьму у него деньги и куплю тебе конфеты.
Олух нахмурился и покачал головой.
— Я сам возьму мою денежку. Я люблю сам покупать.
Он снова стал подозрительным и начал бочком от меня отодвигаться.
Я сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться и проявить терпение.
— Значит, увидимся завтра, когда ты придешь на урок.
Олух мрачно кивнул и вышел из комнаты Чейда.
Я подобрал с пола его мокрые штаны и снова повесил на спинку стула. Интересно, обратит ли кто-нибудь внимание на новую одежду Олуха. Фасон туники давно вышел из моды, а в замке хозяева частенько отдают слугам, стоящим на самой нижней ступени социальной лестницы, свою одежду. Я вздохнул и, усевшись на стул, стал смотреть в огонь. Что же делать?
Я жалел, что мне не удалось узнать у Олуха, где поселился Лодвайн или, по крайней мере, кто отводит его туда. Я не мог силой заставить его рассказать мне об этом, не напугав и не разрушив хрупкое доверие, возникшее между нами сегодня. Завтра можно проследить за Олухом, когда его поведут в город, но мне очень не хотелось этого делать. Ему будет угрожать опасность, если Лодвайн или кто-нибудь из его людей меня узнает. Кроме того, если я увижу, что он встречается с Лодвайном, как поступить дальше? Предстать перед Лодвайном или послушать, как он станет расспрашивать Олуха и получит от него очередные сведения о нас? Я решил следить за Олухом, пока за ним не придет шпион Полукровок, живущий в замке, чтобы отвести его в город, и схватить связного.
Я мог бы заставить его сказать, где поселился Лодвайн, но понимал, что если он не придет в назначенное время, то у Лодвайна возникнут подозрения. А мне не хотелось вспугнуть птичку до того, как мы будем готовы поймать ее в силки. В конце концов, я остановился на самом простом решении: нужно придумать что-нибудь, чтобы помешать Олуху покинуть завтра замок. Отвлечь его игрушками или занять работой в таком месте, откуда его никто не сможет увести незаметно. Однако такой путь не поможет мне поймать Лодвайна.
А мне отчаянно хотелось его прикончить. Я знал, что самый опасный враг — это тот, кого ты серьезно ранил. А я отнял у Лодвайна не только руку, но и жизнь его сестры, и помешал им захватить власть. Возможно, когда-то он мечтал о власти для Полукровок, теперь же, без сомнения, его толкает вперед лишь ненависть ко мне и жажда отомстить Видящим. Причем самым жестоким образом.
Я скрестил на груди руки и откинулся на спинку стула, хмуро глядя в огонь. Может быть, я ошибаюсь. А если Лодвайн прибыл в город, чтобы выступить в роли посла представителей Древней Крови и встретиться с Кетриккен? Шпионы же — лишь дань осторожности. Впрочем, я очень сильно в этом сомневался.
Мне совсем не хотелось обсуждать новости с Чейдом. Ведь это мое имя стало известно Лодвайну, это моему ребенку грозит опасность. Мне и решать, что делать. Возможно, потом Чейд будет отчаянно вопить и поносить меня ужасными словами, но это позже, когда Дьютифул и Неттл будут в безопасности.
Чем больше я раздумывал над сложившейся ситуацией, тем большее отчаяние меня охватывало. Я покинул комнату Чейда, спустился по потайной лестнице и прошел через свою каморку. Ни лорда Голдена, ни Шута внутри не оказалось. Спокойнее мне от этого не стало. Мне требовалось подумать, но я не мог усидеть на месте. Тогда я решил отправиться на заснеженную площадку для упражнений, прихватив с собой свой уродливый меч. Прекрасное оружие, подаренное мне Шутом, по-прежнему висело на стене — безмолвное укоризненное напоминание о моей собственной глупости.
Мне повезло, и Вим оказался на месте. Я немного потренировался с настоящим мечом, и вскоре мне стало жарко, несмотря на холодный день. Затем мы сменили оружие на тупые мечи, чтобы отработать кое-какие удары. Вим, похоже, почувствовал, что я хочу лишь одного — движения и не настроен ни разговаривать, ни думать о чем-то постороннем. Я заставил себя забыть о своих заботах и сосредоточился на единственной цели — прикончить его, когда Вим вдруг резко отступил на шаг назад и сказал:
— Хватит!
Я решил, что он объявляет перерыв, чтобы мы могли немного отдышаться, но он опустил кончик своего меча в землю и сказал:
