Ольга Громыко - Год Крысы. Путница

— Частч симнатчать. Выковырьвание…

Рыска заткнула уши и зажмурилась. Альк обхватил ее свободной рукой за плечи и начал проталкиваться сквозь толпу. Коровы якорями волоклись следом, люди недовольно ворчали, а то и ругались. Но даже мужик, которому Смерть крепко наступила на ногу, в драку не полез — слишком хотел досмотреть выковырьвание. Так и стоял на одной ноге, придерживая отдавленную рукой и кривясь от боли.

— О Божиня, какой кошмар! — выдохнула Рыска, рискнув опустить руки только в конце длинной улицы. Криков уже не было слышно. На площади, скорей всего, тоже. — Разве можно так с живым человеком?! Это не люди, а звери какие-то!

Жар пожал плечами:

— Казнь как казнь. Бывает, и по полсотни частей пропишут. Только при мне даже до половины не дожил никто.

— Ты тоже на такое ходил смотреть?! Оно и в Ринтаре бывает?!

— Ну а чего? Все ходят… — Жар отчего-то почувствовал себя виноватым.

Рыска потрясла головой, пытаясь уложить в ней услышанное. На хуторе даже курицу старались зарубить с одного удара, а тут человека…

— Вернись, досмотри, — иронично предложил Альк вору.

— Да ну, — смущенно отмахнулся тот. — Время на такую ерунду тратить. Не в последний же раз… Эй, Рысь, ты чего?!

— Хорошо хоть к канаве отбежать успела, — вздохнул саврянин, останавливаясь.

С темнотой из сырых чащобных кустов снова полез кровожадный и ядовитый саврянский гнус. Жар, страдавший от него больше других, собрал охапку ромашки и бросил в костер, но от зелени повалил такой дымина, что все предпочли гнуса.

— Как там наша гитарка? — Пока ромашка догорала, вор сходил к корове, вернулся с камзольным свертком и развернул его у себя на коленях. — Во, а ты говорил — покорежится! Как новенькая, даже блестит.

— Но… это же другая гитара! — приглядевшись, опешила Рыска. Цыганская была посветлее и побольше, не от воды же съежилась!

— Саврянское гостеприимство выше всяческих похвал, — захихикал Жар, легонько похлопывая ладонью по корпусу гитары. Та отзывалась утробным гулом.

— Ты ее украл?!

— Упаси Хольга! Наоборот. Стоило мне отлучиться на четверть лучинки, как коровнюх добросердечно заменил испорченную вещь на новую. — Жар, самодовольно хихикая, поведал спутникам неизвестную доселе главу из жития святого Трачнила.

— Тащит все, что гвоздями не прибито, а что прибито — отковыряет и тоже тащит! — вздохнул Альк, забирая у вора гитару.

— А я тут при чем? Даже если мы попытаемся ее вернуть, хозяин сделает вид, что ничего не пропадало.

— А ты признайся, что пошутил про святого! — с упреком сказала Рыска.

— Тогда еще и побьют. — Саврянин ущипнул одну струну, другую. — А ничего. Получше той. — Альк взял простенький аккорд, потом сложный. — Расстроена только.

У девушки сладко защемило сердце. Она и раньше восхищалась менестрелями, но у Алька это получалось как-то… особенно. Он цеплял не мастерством, а вложенной в игру душой, будто оживляя ею струны. Вот за такой дар Рыска без колебаний отдала бы что угодно!

— Лучше б ты меня играть научил, чем мечом махать, — вырвалось у нее.

— Зачем?

— Ну… играла бы.

— Зачем?

— А ты зачем играешь? — обиделась Рыска.

— Баловство. — Настраивать гитару белокосый тем не менее не прекратил.

— Неправда! — с жаром возразила девушка. — У тебя так здорово получается… Спой что-нибудь, а?

— А что мне за это будет?

— Ну пожа-а-алуйста!

Альк усмехнулся, но согласился он или нет, Рыска узнала только через несколько щепок, когда саврянина наконец устроил звук каждой струны. Начал Альк непривычно — шепотом, речитативом, постепенно приплетая к нему музыку, усиливающуюся с каждым словом, как шквал:

Мы будем жить вечно,Сквозь бури и битвы,Сквозь зло и обидыШагая беспечно.Мы будем жить вечно,Бесстрашно и вольно,Хотя порой — больно…Хотя порой — лечь бы…Мы будем жить вечно,Где жить невозможно,Развяжем лишь ножны,Расправим лишь плечи.Мы будем жить вечноВ обманщицах-сказках,В балладах и краскахКартин безупречных.

Пик, безумный по скорости и накалу проигрыш — и снова медленно, тихо, как заговор… или молитва:

Пусть стелет лёд вечер,Пусть дышат тьмой двери,Но в смерть мы не веримИ будем жить вечно…

— Тот мужик на щите тоже, наверное, не верил, — ехидно сказал Жар. Песня ему понравилась, не понравилось, как Рыска на певца смотрит. Задурит голову девчонке!

Как вор и рассчитывал, настроение у подруги разом упало, и в ушах у нее эхом зазвучала совсем иная музыка.

— А он правда был шпионом? — притихшим голосом спросила Рыска у саврянина.

Тот продолжал задумчиво перебирать струны, плавно переходя от одного мотива к другому. Гитара словно радовалась проворным пальцам, как застоявшийся в весковом коровнике скакун — опытному наезднику.

— Возможно. Представь себе, на эшафот иногда попадают и виновные.

— Да, но… — Рыске подумалось, что такое правосудие еще хуже того, что Альк сделал с разбойниками. Те, по крайней мере, недолго мучились. — Почему нельзя было просто его повесить? Там же женщины были, дети… И все смотрели как на представление! С таким… одобрением. — Девушка содрогнулась. Пожалуй, лицо той горожанки напугало ее больше всего.

— Люди — занятные существа. — Альк ладонью остановил трепещущие струны и положил гитару на колени. — Они твердо уверены, что зло можно уничтожить, посадив на кол или медленно изжарив на костре. Что оно раскается и исправится, сгнив в вонючей темнице, повисев на дыбе, постояв у позорного столба, лишившись друга или любимой, потеряв смысл существования вместе со зрением, состоянием или честью. И когда оно, втоптанное в грязь, захлебнется собственной кровью, изойдет хрипом, пытаясь дотянуться до торчащего из спины ножа, добро восторжествует.

— А что тогда со злом делать — по головке гладить? — сердито бросил Жар. Не то чтобы он любил публичные казни, но как не пойти с дружками, хорохорясь, а то и ставки делая, сколько жертва продержится? Особенно если это какой-нибудь душегуб или совратитель, их-то точно не жалко. Осадок, правда, все равно гадкий оставался, приходилось варенухой смывать. Один раз даже приснилось, будто самого на колесе растянули, проснулся в холодном поту.

— Можно предложить ему денег, — иронично посоветовал Альк. — Перевоспитать, так сказать, материально.

— А если не возьмет?

— Значит, мало предложили.