Сергей Малицкий - Муравьиный мед

Замер Зиди. Не шелохнулся. Кессаа тогда обернулась, счастливо засмеялась:

– Отвернись, Зиди. Иди в свой лес. Спасибо тебе за все. Иди…

Ноги вдруг у Зиди словно отнялись. Болью, забыл уже о которой он, колено прострелило. Спина взмокла в одно мгновение. «Что ж, – подумал Зиди. – И правда, шел бы, куда шел, да вот не получается. Не получается бросить тебя, Кессаа, хотя, может быть, ты и хочешь этого. Не дорого ли придется заплатить, чтобы глаза твои открылись, Рич?»

Повернулся спиной Зиди и услышал щелчок самострела.

Похолодела Кессаа. Услышала страшный звук и окаменела. Затряслась в судорогах, потому что не может тело в камень обращаться, не может камень дышать, сердце каменное стучать не может. Обернулась, выскользнула из-под чужой руки. Попробовала закричать и не смогла.

Зиди лежал лицом вниз. Короткая стрела вошла в голову ниже затылка, почти полностью скрылась в незащищенной кольчугой плоти. Забрала смерть баль. Без сомнения, забрала, вот только подрагивали в коленях ноги, да пальцы левой руки трепетали, словно даже не на руке, а на одних лишь пальцах пытался подняться воин.

Бросилась к Зиди Кессаа, рывком перевернула неподъемное, тяжелое тело, зашлась беззвучным криком, едва увидела конец стрелы, вышедший из левой глазницы, губы, которые вздрагивали, словно вместе с дыханием слова не сказанные с них срывались, правый глаз живой и блестящий. Наклонилась, руку, к груди прижатую, обхватила, ухом к губам припала, едва голову об острие не исцарапала.

Что ж ты, воин? Силу у леса, у корней земляных, у стволов, в небо стремящихся, у листьев, свет Аилле пьющих, взял, да на костер ее взгромоздил? Твоя воля, другого смерть бы метлой смела, а ты в крови вымазался да задержался на недолгое время. Только истекает оно, как тонкая лучина кончается, сердце твое кровь-то уже не гонит, а выгоняет наружу. Силы твои как пар из котла бегут, который на костре непутевый хозяин забыл. Жизнь твоя как кусок мяса в пасти голодного волка, не проглотил он его еще, но оторвал уж от Оветты и морду к холодному небу поднял. Обо что споткнулся, воин? Отчего на ногах не устоял? Зачем падал так больно? О чем жалеешь? Что сказать хочешь? Сказать хочешь? Ну, так скажи…

– Кессаа!

Позвал, как хлыстом ударил. Красив ты, Лебб Рейду, куда как красив, и сам знаешь о своей красоте. Поймал ополоумевшую тетерку, на алтарь положил, каменным лезвием голову ей отсек и в корзину бьющееся тело бросил. Словно и с ней, с Кессаа, так же поступил.

– Кессаа! Ты жена мне теперь! И перед конгом, и перед всем Скиром.

– Не моя это жертва. Я отпустила птицу свою.

– Я ее не отпустил! – то ли попросил молодой тан, то ли сам на себя прикрикнул. – Иди сюда!

– Не моя это жертва! – повторила девушка.

– Да держит он тебя, что ли? – зарычал молодой тан, шагнул вперед, упал на колено и пронзил каменным ножом Зиди второй глаз. – Вот твоя жертва!

Ушла жизнь из тела. Сила бальского леса впиталась в камни. Ей вслед Кессаа прошептала что-то неслышное. То ли прощения попросила, то ли пообещала что. Размазала по щекам брызги крови пополам со слезами, встать попыталась, но не смогла. Ни руки, ни ноги не слушались.

– Долго раба оплакивать будешь? – почти на ухо заорал Лебб. – Чем он тебя приворожил? Моя ты теперь? Или прежде его была? Так чего откладывать, сейчас и проверим!

Как зверька за шиворот поднял девушку, шагнул к алтарю, на камень животом бросил, рванул платье на голову.

– А вот это уже лишнее.

Обвил шею тана тугой хлыст, обжег кожу, легко, почти играючи от Кессаа оторвал и на камень отбросил. Захрипел Лебб, вскочил на ноги, меч выхватил, но хлыст быстрее оказался. Обхватил кисть, кожу с нее сорвал, слизнул рукоять меча с ладони, загреметь его заставил далеко за спиной, там, где лежали мертвые развалины хижины Мелаген.

– К святыням бережно надо относиться, – укоризненно покачала головой Тини, платье на спине Кессаа поправила, подняла девушку, сесть помогла.

Осторожно поставила на камень мешок.

– Отчего раньше не пришла? – одними губами обозначила слова Кессаа.

– Раньше пришла, не вылечила бы тебя от этого счастья, – кивнула Тини на воющего от боли Лебба. – Лучше бы спасибо сказала. Впрочем, если бы мне вот так однажды помогли, тебя бы на свете не было.

– Где твоя сестра? – устало прошептала Кессаа.

– Нет у меня сестры, дура, – процедила сквозь зубы Тини. – Неужели не поняла до сих пор? Я твоя мать, я!

– Почему же… – прошептала Кессаа.

– После, разговоры после, – отмахнулась жрица. – Баль вот жалко, но ничего уж не поправишь. Для троих я обувку готовила, а уходить двоим придется. Ладно, может, сама судьба над молодым негодяем смилостивилась? Да и баль нам еще пригодится. Смотри и учись!

Как черная птица опустилась Тини над телом воина. Зашептала, заныла слова-присказки. Нож из складок летучего платья извлекла, надрезы сделала на запястьях, на шее. Вычертила что-то острием на залитом кровью лбу, распустила крошечный узелок, серой пылью, как пеплом, мертвого баль покрыла. Выкрикнула незнакомые слова, в сторону отпрыгнула и плетью по мертвому телу хлестнула.

Шевельнулся баль. Задергался, словно падучая на человека навалилась, но не убила совсем. Снова хлестнула Тини мертвеца, и вот выпрямился он, поднялся, замер, на прямых ногах покачиваясь. Захрипела от ужаса Кессаа. Замолчал Лебб, мелкой дрожью пошел с головы до ног.

– Не проводник это твой уже, или ты похожих в Суйке не видела? – поморщилась жрица и протянула мертвецу извлеченный из мешка стеклянный, высеребренный изнутри сосуд. – Возьми! Отнеси и брось на ступени. И освободишься!

– Зачем? – прохрипела, согнувшись в приступе тошноты, Кессаа. – Зачем ты так со мной?

– Это не я, – печально улыбнулась Тини, провожая взглядом мертвеца. – Это Оветта так поступает с нами. Со всеми нами. Поторопись-ка. – Она подняла мешок и, под понесшиеся из коридора крики ужаса, вытряхнула три пары сапог. – Размер большой, но зато разуваться не придется. Дорогая обувка, дорогая. Серебряным полотном обшита. Держи! – полетела одна пара в сторону Лебба. – Обувайся и беги к родной матери. Не знаю, отчего жизнь тебе оставляю, но вряд ли «спасибо» от тебя за это услышу. Боюсь, что позавидуют скоро живые мертвым, очень позавидуют.

– Куда мы идем? – прошептала Кессаа.

– Не поспешишь, так здесь останемся! – почти зарычала Тини, сунула ноги в серебристую обувь, рывком на ноги Кессаа поставила.

– Мне туда надо, – судорожно мотнула головой Кессаа. – К храму Исс. Зиди меня предсмертным слугой сделал. Попросил. Мне туда надо…