Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
— Раздел семь. Неудовлетворённые желания. Неудовлетворённые желания — это катастрофа. Они порабощают человека, лишают его разума, заставляют думать только о том, как получить вожделенное.
— Там так и написано «вожделенное»? — хохоча, уточнила Маруся.
— Так и написано, — невозмутимо подтвердила Зинка и продолжила. — И поэтому желание надо удовлетворить. А удовлетворённое желание — это уже пройденный этап. Можно через него перешагнуть, поставить галочку и двигаться дальше. К тому же, очень часто бывает, что исполненная мечта оказывается вовсе на такой волшебной и прекрасной, как казалась…
Книжку ту Маруся, конечно, читать не стала, забросила куда-то и забыла, а вот раздел семь про неудовлетворённые желания крепко осел в голове, и именно здесь на станции, с появлением Литвинова, вся эта психологическая муть вдруг вылезла из каких-то дальних уголков памяти, вцепилась в Марусю, а потом и вовсе трансформировалась в то, что случилось позапрошлым вечером.
В удовлетворённые желания — Маруся невесело хмыкнула.
Ну да, ей действительно казалось, что если переспит с Литвиновым, то наваждение закончится. В конце концов, он — всего лишь обычный мужик, пусть и чертовски обаятельный. Ну чем, в самом деле, он сможет её удивить? У других особо не получалось. Приятно — да, но чудесных чудес в постели Маруся не припоминала.
Потому она и решилась на этот идиотский шаг — самой прийти к Борису.
Нет, это она сейчас понимала, что шаг был идиотский, но тогда, два дня назад, он ей казался очень даже логичным и правильным. Они переспят и потеряют интерес друг к другу. Это как корью переболеть. Переболел — и живи дальше. Но всё вышло только хуже. И Маруся окончательно запуталась.
С этим чёртовым Литвиновым всё оказалось по-другому, не так, как у Маруси было раньше, и весь её скудный опыт тут же поблёк и выцвел. Конечно, она пыталась объяснить себе это тем, что Литвинов — просто опытный мужик, у него баб было десятки, если не сотни, и это было правдой, но лишь отчасти. Дело же не только в особенных умениях Бориса. Дело в ней, в Марусе, и когда он крепко обхватил её за талию и резко привлёк к себе, у неё перехватило дыхание и потемнело в глазах. А ведь они ещё даже не начали, а уж потом… Маруся и сейчас, спустя два дня, всё ещё ощущала прикосновение его рук и губ на своём теле, вспоминала его склонившееся над ней лицо, потемневшие зелёные глаза и понимала, что это — конец. Теперь от неё уже ничего не зависело, и, отдавшись ему, она окончательно перестала контролировать ситуацию. Просто пропала. Она, Маруся, пропала.
А ведь всё должно было быть не так.
Когда она шла к нему, уверенно стуча каблучками по полу уже пустого в этот час общежития, её воображение рисовало вполне определённую картину: после того, как всё случится — встать, одеться и уйти. Ну и пустить какую-нибудь шпильку напоследок — Маруся умела пускать шпильки. И сделать ручкой: ариведерчи, Борис Андреевич, всё было классно.
Какое там ариведерчи? Какие шпильки? Сначала она просто задохнулась от счастья, а потом, когда всё закончилось, её вдруг накрыло паникой, придавило, потому что теперь она точно знала, что никуда от него не уйдёт, как знала и то, что уходить надо.
Он что-то шептал ей и проводил по лицу горячими нежными пальцами, бережно убрал короткую прядку за ухо, коснулся губами кончика носа, а она, как последняя дура, лежала, крепко зажмурившись, и притворялась спящей. И отчаянно желала невозможного: чтобы он куда-нибудь ушёл, и чтобы никуда не уходил.
А когда он всё-таки встал и отправился в душ, вскочила и принялась лихорадочно одеваться, путаясь и не попадая ногой в штанину брюк. Она металась, как угодивший в ловушку зверёк, слепо тыкалась, пытаясь найти выход, а когда наконец-то нашла, услышала его недоумённый голос:
— Ты куда?
И всё.
Ловушка захлопнулась.
Дальнейшее Маруся помнила смутно. Она испугалась, и, как это часто с ней бывало, её понесло. Обидные и колкие слова вылетали как горох. Ей хотелось задеть его побольней, разозлить, она припомнила ему всё — и его тёмные делишки, и карантин, и наркотики, ввернула зачем-то напоследок про кровать эту дурацкую, про галочку в списке и про новые вершины и победы. Она вываливала на него свою растерянность и свой страх, видела удивление и обиду, какую-то совершенно мальчишечью, в зелёных и усталых глазах, и сквозь все эти глупые, ненужные, напрасные слова, оскорбительные фразы, насмешки, птицей билось и никак не могло прорваться одно единственное, что имело значение: Боря, не отпускай меня. Просто не отпускай…
С тех пор она будто бы разделилась на две части — на двух Марусь, которые хотели совершенно разного. Одна осталась там, с ним, и сходила с ума от счастья, постоянно вызывая в памяти тот вечер. Эта Маруся рассказывала, как бы всё могло быть, если бы она не сбежала в ту ночь, рассказывала обстоятельно, в красках, заставляя представлять всё в деталях: вот они лежат и перебрасываются дурацкими подколками, смеясь, пытаются поудобнее устроиться на тесной кушетке, потом возятся с кроватями, сдвигая их вместе. А дальше — дальше всё обязательно бы повторилось. И было бы наверняка даже лучше того, что получилось в первый раз. А на следующий день они бы нарочно искали друг с другом встреч, чтобы просто столкнуться глазами, делали бы вид, что между ними ничего нет. И Борис бы исполнил своё обещание — раздобыл огромную двуспальную кровать, которую они опробовали бы на следующий вечер. И от этих ярких картин несбывшегося, которые Маруся с каким-то упрямым мазохизмом гоняла в голове, ей становилось одновременно сладко и больно.
И тогда подключалась вторая Маруся.
«Думаешь, что всё было бы так? А вот и нет! Всё было бы совсем по-другому, и ты сама прекрасно это знаешь», — аргументы были беспощадны, логичны и неопровержимы. Эта
