Наталья Резанова - Золотая голова

Внезапно в одной из галерей мелькнул огонек. И стал приближаться. Сердце у меня екнуло. Слишком уж хорошо все складывалось, обязательно что-то должно было случиться… Кто-то шел по коридору, прикрывая ладонью от сквозняка колеблющийся фитиль масляной лампы.

Я отступила за угол, сунув руку за пазуху. В ушах гнусненько зазвучало:

Ты не думай, сука, Много об себе. Я тебя прирежу И пойду гулять…

Неужели судьба моя такая — попадаться не из-за злонамеренности врагов, а на дурацких случайностях? Этого я допустить не могу…

Но Господь не допустил, чтобы я совершила в Его доме преступление, еще худшее, чем прежние. Человек с лампой не свернул в коридор, где пряталась я, и прошел мимо. Судя по походке, это был не старик. Скорее всего, монах, но в темноте любая длиннополая одежда могла сойти за рясу. И я так никогда и не узнала, кто это был: сторож, собрат-вор, грешный, либо, напротив, излишне благочестивый инок, молившийся в одиночестве после ухода братии, или просто человек, которого мучила бессонница?

Бог не только удержал мою руку от ненужного кровопролития, он отвел от меня опасное искушение. Кто знает, что бы стало с моими благими намерениями

— всем известно, куда они ведут, — если бы перед моими глазами оказались церковные ценности? Но чтобы не столкнуться с ночным бродягой вновь, я не вернулась в главный коридор, а пошла по тому, где скрывалась, и он привел меня в одну из капелл. Вероятно, оно и к лучшему. Если здесь в обычае шататься по церкви средь ночи, в главном нефе вполне мог оказаться еще кто-то из братии. В капелле же никого не было, а украшения ее — фрески и резьбу — в котомку не затолкаешь. Одно нехорошо. Главные врата монастырской церкви, как и положено, не запирались, а вот дверь капеллы была на замке. Тут мне впервые за долгое время пришлось извлекать свои инструменты. Но управилась я довольно быстро и вскорости уже была снаружи — там же, где пробегала несколько часов назад, с северной стороны. Как раз вовремя — звезды исчезли, и небо становилось из черного серым.

К первому удару колокола я уже мирно возлежала на соломе. Похоже, моя соседка заметила-таки, что я выходила. И по тому, как она ухмылялась, прикрываясь платком, она пришла ко вполне однозначному выводу — я навещала стражников. Не к старичкам же паломникам бегать, когда здесь с десяток кобелей здоровых! Однако догадки свои она оставила при себе. Может, потому, что я была выше ее ростом и крепче. А может, потому, что ночью она совершала как раз такую вылазку. Да, судя по ее довольному виду, так оно и есть. Ладно, как сказал бы отец Нивен, не мне ее судить.

Когда я покидала аббатство, вчерашний священнослужитель опять зачитывал новым паломникам — уже вконец простуженным голосом — весь список бессчетных проклятий, призываемых на нас с Тальви, препоручая нас Сатане и его черным ангелам. А паломники, бедные, дрогли на ветру, шмыгали носами и переминались с ноги на ногу.

Если так пойдет дальше, я докачусь до того, что начну жалеть Дагнальда. Сколько ему с нами хлопот, как будто у него других забот нету… Но чтобы я его пожалела, должно пройти очень много времени. А время мне потребно для другого. Потому что время для меня сейчас существует.

Отделаться от сопутствующих богомолок оказалось труднее, чем к ним примкнуть. Испросив покровительства у святого, бабы малость повеселели, начали болтать, пошли расспросы — кто, что, откуда, разговоры о мужьях (пьяницах и прохвостах — это если они живы, а ежели померли — ангелы во плоти), детях и родне. Врать с обычной легкостью я не могла — недостаточно знала Нантгалимский край, названия деревень и прочее, но все же как-то поддерживала беседу до ближайшего поворота дороги. А уж оттуда удалось убраться в лес. Давно перевалило за полдень, и нужно поспешить, если хочу найти Тальви до ночи. И так уже пришлось сделать крюк.

Сегодня, впервые за много дней, ярко светило солнце, холодное солнце осени. Желтая листва под ногами чем-то напоминала вчерашнюю золотистую мозаику, украшавшую пол. Да и весь лес, простором своим, яркостью в сочетании с полумраком и той особой торжественной гулкостью, что в ясные дни стоит под его сводами, имел много общего с храмом. Разве колонны с их затейливыми капителями — не сестры родные стройным деревьям с раскидистыми кронами? И световые столбы, падающие между стволами, сродни тем, что ложатся на мозаичный пол из высоких стрельчатых окон. Но я слишком долго и слишком часто бродила по лесам, чтобы обманываться всей этой красотой и тишиной. А ведь мой опыт относится еще к мирным и довольно сытым временам. Сейчас вероятность встретить в лесу лихого человека, а то и целую банду стала гораздо больше. … И накаркала. Кто-то ломился через самые заросли, с наглостью пропащего, которому наплевать на все и вся, на собственную шкуру в том числе. Но я не этот, с рыбьим именем, в пьесе несчастного Дайре, — не стану стрелять в каждый куст, за которым что-то трещит. Да и не из чего мне стрелять, ежели вспомнить. Лучше спрячусь-ка я, а там и удеру. Может, все и обойдется, как ночью, в переходе церкви…

Это был Тальви. Тальви, которому я твердо наказала ждать меня на условленном месте и никуда не уходить. Диво, что он всю братию лесную на ноги не поднял. Он упорно ковылял, опираясь на выломанную где-то дубину, глядя прямо перед собой, стиснув зубы и, похоже, ничего не замечая вокруг. Когда я выбралась из-под корней поваленной дряхлой сосны, где было залегла, меня он заметил, только когда я возникла прямо у него перед носом.

— Ты? — ошеломленно выдохнул он. Споткнулся, но удержался на ногах.

Я была в бешенстве. И готова была упереть руки в боки, распахнуть пасть и начать орать на него за то, что он меня не послушался и что смерти он будет искать только после того, как я сдохну, но не раньше…

Однако я справилась с собой. Это было бы уже чересчур. Лишь процедила:

— А ты как думал — я тебя брошу?

Именно так, конечно, он и думал. Хотя не сказал. А что он еще мог подумать? Внезапно мне стало стыдно. Я никогда не произносила вслух своего вечного припева:

«Если бы я была одна… «, но Тальви не мог не почувствовать моего настроя. Впору самой приниматься оправдываться, ей-богу.

Я ждала, что он скажет. Но Тальви молчал. Приоткрыть на мгновение, что он не столь бесчувствен, каким желает и старается быть, — это и так было для него слишком много. Он даже не спросил, удачна ли была моя вылазка.

— Ладно, — вздохнула я и привычно подставила ему плечо. — Ладно. Идем.

Примерно через месяц, Сегодня утром, высунувшись из землянки, я увидела, что лапник, прикрывающий ее крышу, поседел не только от ночной изморози, но и от снега. И сказала себе — все, дальше тянуть нельзя. Пусть к полудню снег растаял, завтра или послезавтра он ляжет прочно. Озеро уже затягивается льдом, а озеро — главное, что нас кормит. Мы забрались в такую глушь, что надежды на цивилизованные способы добычи провианта, вроде грабежа, нет никакой. Здесь нас вряд ли скоро найдут, но от голода бегство не спасает. Порох и патроны у нас кончились, никто из нас не в силах, к примеру, хаживать на кабана с одним кинжалом, и сейчас не то время года, чтобы охотиться с силками.