Владислав Чупрасов - Orchid Vita

— Хорошо, так и поступим, — и не смог удержаться от смеха, глядя на обиженное личико. — Ты молодец, молодец! Без тебя я бы и не знал, что делать. Мир был восстановлен и оставшиеся три часа езды мы разговаривали обо всякой ерунде: начиная от того, на что потратил наследство, когда кончится война, и заканчивая тем, а кончится ли она вообще. Мы едва успели сойти на станции без названия, как паровоз тут же тронулся, оставляя нас с чемоданом посреди заброшенного здания, у которого отсутствовали две стены, а посередине были проложены рельсы.

— Ну, куда теперь? Руби выглядела слишком смущенной, чтобы я мог чувствовать себя спокойной.

— Не помню, — пробормотала она, — я была здесь в последний раз, когда мне было семь. Я закатил глаза и первым делом потащил ее к выходу. Город (точнее, поселок) начинался в километре от здания вокзала, если его можно было так назвать: мраморная облицовка давно отсутствовала, барельефы на фасаде облупились и стерлись. А когда-то здесь, наверное, кипела жизнь.

— Вот, вот, вот этот дом! — обрадовалась Руби и тут же поспешно добавила, — наверное. Местные жители встречали нас настороженно, поглядывая из-за заборов, когда мы подошли к дому, в заборе которого даже не было калитки — она стояла, прислоненная к стене сарая. Руби постучала, и из-за двери высунулось добродушное круглое лицо в морщинах.

— Кто?

— Я…

— Рубиночек, малышка, ты? — лицо расплылось в улыбке, а дверь распахнулась шире, едва не сбив со ступеней меня. — Никак, с женихом? Нас пропустили в первую комнату, в которой встречали гостей. Я поставил чемодан, огляделся, пока Руби объясняла, зачем мы приехали.

Наврала, конечно. На всех горизонтальных поверхностях что-то цвело. Соцветия, бутоны, широкие зеленые листья, через все это приходилось пробираться, чтобы оказаться у стола, на котором, впрочем, тоже стояли горшки и кадки. Тетушка Руби была немолодой уже женщиной, с темными волосами, стянутыми в узел на затылке, очень улыбчивая и жизнерадостная.

Первое, что она сделала, это поставила перед нами чашки с чаем, и только после этого села напротив. Еда, как она сказала, уже разогревается.

— Ну? — поинтересовалась тетушка, внимательно и проницательно смотря то на племянницу, краснеющую под этим взглядом, то на меня. Я снова вынул из кармана, листок, развернул его и отдал. Тетя Руби изучала его всего пару секунд, после чего на удивление резко ответила:

— Такого цветка не существует.

Мы прожили здесь уже больше недели. За это время я успел попрощаться с наследством, братом и мирной жизнью, но в город, с которым не было связи даже из столицы, новости приходили редко и плохо, и даже надвигающаяся война (о которой узнали только благодаря нам) не трогала сонного сельского оцепенения. Иногда мимо с гудением проносились паровозы, но они двигались с окраин в столицу и были под завязку набиты людьми. Из столицы движение прекратилось. Меня тревожила мысль о войне, но нигде ничего не грохотало, войска в город не врывались, так что я, не обремененный сведениями о наступлении, тоже быстро успокоился. А еще понял, что залогом моего спокойствия оказался травяной чай и большое количество растений.

Только и всего. Тетушка Руби забрала у меня листок и больше не отдала, заявив, что нет смысла искать то, чего не существует. Поспешно добавила, что то, чего никто никогда не видел, совершенно точно существовать не может, и тут же снова повеселела. А я больше этот вопрос не поднимал. Руби занималась чем-то своим, женским: примеров свои украшения на соседских девчонок, играла с ними, пледа косы, и не обременяла себя умственным напряжением. Ей казалось, что война прошла стороной, а если же не прошла, то разобраться с этой проблемой она предоставляла мне.

Я так и не понял, что горит в камине, и откуда такой приятный, немного пряный запах, но вызвался нарубить дров, хотя топор я держал в своей жизни столько же раз, сколько и револьвер: два. И оба раза это были музейные экспонаты — секира и чекан. Где-то на периферии сознания что-то загрохотало, но я даже не удивился, привыкнув за неделю к шуму паровозов. Всего они ходили раз в день, но сегодня почему-то раньше, еще даже не успело стемнеть. Я закинул топор на плечо и вышел во двор. По главной и единственной улице двигались люди. Молча и бесшумно, с серыми безжизненными лицами, волоча за собой кульки и детей. Следом так же молча следовали солдаты. Острые шипы на покатых касках сразу же выдали в них альгацких пехотинцев. И я не придумал ничего лучшего, чем метнуть топор, который держал в руке. Лезвие топора разрубило плечо солдату, который шел довольно далеко от того, в которого целил я, но все же, он упал. Идущий следом перешагнул через упавшего товарища и вскинул винтовку. Мне в грудь вонзилась яркаяи очень острая вспышка «дум-дума». Экспансивнаяпуля пробуривалась в грудную клетку, вырывая мясо, и я упал.

Кажется, я был еще жив — по крайней мере, от дыхания кровь еще пузырилась на губах — когда из дома за волосы выволокли Руби.

Меня высадили из вагона посреди поля, и паровоз тут же исчез. Я остался стоять на рельсах, под пологом из низко склоненных деревьев, образующих аллею. Все они цвели. Буйно, розово и кучеряво, облетая под порывами ветра, и мелкие лепестки кружили в воздухе, опускаясь мне на плечи и на голову. Я побрел вперед, пряча руки в карманы брюк, спотыкаясь о шпалы, топча стремительно сереющие лепестки, отряхиваясь и снова спотыкаясь. Я прошел аллею, следуя за стремительно пропадающим рельсовым ходом, вышел на свет, огляделся. Вокруг что-то цвело. Я протянул руку, разгребая наросшую зелень, зарылся в нее по локоть, потянул за себя бутон и, сделав неловкое движение, оборвал тонкие стебель. Цветок тут же раскрылся в моих руках. Тот самый цветок, который нарисовал мне доктор. Я прижал его к груди и зажмурился.

В груди Маркуса клокотала кровь. Ребра затрещали, выступая над раной, сломались и раскрылись. Из теплого еще дышащего нутра заструились побеги. Насущенно-алый бутон поднял крупную головку и, сочась кровью, раскрылся. В его сердцевине цвела весна.

Высадка альгацкой армии с запада прошло успешно. Прокатившись по побережью, они прошли через голые руины храма Лису Запада, который разрушили много лет назад, во время последних войн. Оттуда давно вынесли все более или менее ценное. Ида фон Лейн перешла перрон и, приняв протянутую руку, взошла на подножку военного состава, перевозящего солдат на фронт.

Северные границы охраняли плохо, кое-как, там наступление застопорилось, но волной прошло дальше. Перестроенное пять лет назад здание храма Волка Севера было очищено от людей и ценностей. Каменный саркофаг перевернули и разбили. Осколки ухнули в пустоту. Джок Саарт сгреб в подсумок трассирующие патроны и снял со стены одну из винтовок. Подумав, повесил на плечо и вторую.