Наталия Ипатова - Нам баньши пела песенку

К тому же, справедливости ради, замечу, что баньши сопрягается не только с самоубийством, но с любой смертью – наступит ли она в бою, настигнет ли вас в темном переулке от ножа убийцы, или на эшафоте по приговору суда, как в старые времена. Я уж не говорю о представителях смертных рас, для которых, фигурально выражаясь, песенка звучит в тот миг, когда они являются на свет.

Поэтому мы решили считать, что баньши не лгут, что «смертная тень» существует, что это она, а не песенка безнадежности, толкает жертву сделать роковой шаг с балкона.

Диннем зачем-то протер тряпкой чистый стол и поставил передо мной пиво.

– У вас похоронный вид, господин Реннарт. Не случилось ли плохого?

Я посмотрел на оседающую пену, на конденсат на стенках стеклянной кружки – пиво было холодным. У меня все было хорошо. «Смертная тень» зацепила меня, но я не заразился. Смотрите все, пожилой тролль без высшего образования размышляет о существе смерти. Лучшие философы тратили на это годы своих жизней – иногда бессмертных! – и не сошлись на чем-то одном.

– На мне труп, – сказал я ему. – И много дурных мыслей. Это пройдет.

– Гедеон-то – помните? – написал официальное заявление, что дочка у него потерялась. Нашли живую, в работном доме. Вернули.

– Это хорошо.

– Высылают их, – добавил Диннем. – Нет, я знаю, что все по закону, и плох он, или хорош – это закон. Закон – что цемент, который держит нас всех, если предположить, будто бы мы – камни. Мы, мирные люди и добрые горожане, обязаны чтить закон, иначе мы посыплемся, как стена, которая сделана плохо.

Что-то в его тоне меня насторожило.

– Закон не запрещает тебе ехидничать в его адрес, Диннем.

– Да просто я смотреть на это не могу. Завтра за ними приедут – депортировать, а сегодня у них последняя ночь.

И самого Диннема наверняка оштрафуют за пособничество в нарушении паспортного режима, но из деликатности он про это говорить не стал.

Я сделал то, что должен был сделать. То, о чем меня когда-то попросили, в принципе в мои обязанности не входило, и было, вообще говоря, противозаконно, хотя и не представляло какой-либо общественной опасности. Мы все на что-то закрываем глаза: компромисс – второе имя эффективности.

Но на душе было так погано, словно пресловутая «смертная тень» все же достала меня.

На следующий день я явился к трактиру Диннема, потому что иначе совесть дочиста обглодала бы мои старые кости. Прошел через зал во внутренний двор и уселся там на скамеечке под липой. К легкому своему удивлению я обнаружил, что я не один.

– Был уверен, что застану тебя здесь, Рен, – Дерек сел рядом.

– У тебя были бОльшие шансы вчера в пивняке, – заметил я.

Действительно, мы оба чувствовали себя как-то неловко. Не было стола перед нами, не было фонового гула заведения, по которому так легко и привычно обсуждались дела. Руки тоже хотелось чем-то занять – пивная кружка сгодилась в самый раз. Что нам оставалось, кроме как уставиться на руки, неловко сложенные на коленях?

Дерек тоже выглядел как-то неправильно. Он был выбрит.

– Мардж ушла, – сказал он. – Насовсем.

– Ааа. Сделав несколько шагов?

– Ничего подобного. С чувством безусловной правоты и высоко подняв голову. Через дверь, и от души хлопнула ею.

Он помолчал.

– Она сказала, что мы ничего не сделали для Ландыш. Увлеклись убийством и вынудили Гедеона поступить по закону, а закон его съел. И его, и будущее его детей. Что закон, который служит самому себе, превращается в мертвую букву, нарушить которую – дело чести каждого уважающего себя гражданина.

– Она набралась у тебя новых слов?

– А, нет, это мои слова. Я только перевожу на человеческий. Еще она сказала, что мне следовало больше ценить ее и больше ей доверять.

– В каком смысле – больше?

– Мардж считает, будто бы я должен был позволить ей выкрасть Ландыш с помощью ее магии исчезновения.

– Но она же… – начал я и закрыл рот. Это была предыдущая петля, которую я отменил. Марджори Пек никогда не выворачивало в туалете работного дома, она понятия не имеет о том, как на нее действует баньши-директриса. Марджори гневается и устраивает семейные сцены. Марджори по-прежнему мечтает нести в мир добро согласно его духу, а не мертвой букве.

– Ну вот, и теперь я не знаю, зачем мне все… – Дерек развел руками, словно весь этот мир он купил для Мардж в подарок, и теперь понятия не имел, куда его деть.

– Извини, если я бестактен, – осторожно начал я, – но этого немного мало для окончательного разрыва. Или придется признать, что оно с самого начала стоило недорого… Ну, ты понимаешь, о чем я.

– Это был не первый разговор, – признался Рохля, глядя в колени. – Все о том же: она, мол, больше, чем я думаю, и дальше – про уважение. Ей хочется делать что-то такое, что требует усилий, образования, жара души. Профессиональное. Я теперь думаю, что если б я тогда сказал так, а не этак, она ответила бы на это вот так, а то, может, она вовсе и не это имела в виду, а просто слово неверное прыгнуло на язык, и глядишь – оно могло бы иначе повернуться. Сижу и перебираю в уме, как… как больная одинокая старуха: что бы было, если бы!

Он смолк, потому что во внутренний дворик высыпало семейство цветочных фей, и я не успел сказать ему, что это последнее дело – придумывать правильные ответы за женщин. Никогда не угадаешь. С другой стороны, если бы молодые нас слушали, они б и вовсе не женились.

Рохля присвистнул:

– Сколько их! А это что – все их дети?

– Восемнадцать, – машинально ответил я. – И для них это не имеет никакого значения. Они всех любят и никого не могут потерять. Даже если на кону благополучие всех.

Старшая дочь, уже девушка – красавица. Черные косы до колен, глаза опущены, а ресницы аж на щеках лежат. И еще я заметил прелестные розовые миндальные ноготки. Рядом с нею полдюжины братьев, похожих на стайку возбужденных мышат. Остальные мелкота.

Жена Гедеона держала вновь обретенную Ландыш на руках, завернутую в плед, и выглядела отупевшей от нервной усталости. Похоже, ей действительно было все равно, куда ехать. Она никогда не принимала решений.

Снаружи на улице уже приземлился дракон с зарешеченными окнами, и приставы спешили пройти через зал трактира. Семья фей вся между собой обнялась, истово перецеловалась, а потом – мне показалось, что это Диннем подал знак – дети ринулись врассыпную. Кто обратно – в недра гостиницы, кто-то – в их числе старшая дочь и мальчики – вверх по лестнице, прислоненной к стене дворика, и оттуда – в соседний. Далеко не ушли, я увидел над стеной взъерошенные макушки и сверкающие глаза. Смотрят, чем дело кончится. В точности как я сам. Я ведь не подрядился их ловить.