Девид Мэйсон - Череп колдуна

— Нет! — Саймон быстрым, как нападение змеи, ударом оттолкнул руку Оуэна. — Осторожнее. Открывать нельзя, до того момента, когда вам придется… пока не придет время установить это на колонне из зеленого камня.

Кайтай не отрываясь смотрел на шкатулку, и его раскосые глазки потемнели и заблестело, а на лице застыл с трудом скрываемый страх.

— Оуэн, я вижу то, что скрыто, — проговорил он, — я вижу мертвое среди живого, смерть среди жизни. О, слуга волшебника, зачем ты положил… это… в шкатулку?

Саймон высокопарно кивнул:

— Может, лучше было бы, если бы вы ничего не знали. Но маленький желтолицый кое-что понимает, у него особое зрение. Поэтому он все узнал. В этой шкатулке череп Мирдина Велиса, который должен вернуться на то место, где родился волшебник. Больше ничего вам знать не нужно, для вашего же спокойствия.

— Так что же, Мирдин Велис — мертв? — воскликнул Оуэн.

— Я не сказал, что он мертв, — отвечал Саймон, — я сказал только, что в шкатулке лежит его череп.

В каюте установилась тяжелое молчание. Было слышно, как снаружи, на палубе, Ларр распекает кого-то из матросов, готовившихся к отплытию, но тишина в полутемной каюте была почти осязаемой, Саймон повернулся и вышел, закрыв за собой дверь. Оуэн свернул и убрал карту. Затем очень осторожно поднял шкатулку, поставил ее в стенной шкафчик и запер дверцу.

— Я не очень уверен, что мне все еще нравится это путешествие, — задумчиво проговорил он, потирая тыльной стороной ладони свою рыжую бороду. Кайтай в ответ только пожал плечами: он старательно избегал смотреть в сторону шкафа, где находилась злополучная шкатулка.

— Думаю, будет хуже, если ты откажешься, — сказал он. — И потом, в тех землях должно быть много интересного.

Когда солнце взошло, его косые лучи стали проникать сквозь решетчатые окна, оставляя на полу каюты узор из желтых отсветов. Солнечные зайчики прыгали и перемещались в разные стороны из-за качки. Разбуженный первыми лучами, Оуэн скатился с койки и теперь стоял лицом к корме, глядя назад по ходу судна. Горизонт был чист, а небо ясно. Но ветер, видимо, был хороший, потому что корабль шел очень быстро.

В дверь постучали, и Кайтай, разбуженный и недовольный, застонал и натянул одеяло на голову. Оуэн распахнул дверь: за ней, нетвердо держась на ногах, показался древний старик, которого накануне взяли коком.

— Не желают ли достойные господа позавтракать, — спросил он, кося глазами и слегка покачиваясь. От него сильно пахло кислым вином и рыбой, и вид его вряд ли мог пробудить у кого-то аппетит. Но на Оуэна действовал свежий морской воздух, и он улыбнулся старику.

— Как тебя зовут, кок? — спросил Оуэн. — И что это ты там приготовил?

— Чам, сэр. — Старик мотнул головой и улыбнулся. — Я думал, что ваша честь непривычны к жизни на море и не изволят сегодня есть много. Но у меня найдется всего по кусочку — все свежее, только что приняли на борт, перед отплытием. А другой господин не желает покушать?

Кайтай пробормотал невнятное ругательство на родном языке, даже не высунув головы из-под одеяла.

— Сомневаюсь, что он захочет, — ответил Оуэн, — но я бы съел чего-нибудь, дружище Чам. Постарайся и приготовь чего-нибудь получше, примерно на троих. А где капитан Ларр? Может, он позавтракает со мной, раз уж мой друг не может составить мне компанию.

— А, капитан… они уже откушали, — сказал Чам. — Запустили тарелкой мне в голову и сказали, чтобы я скормил все акулам. Потом посмотрели на солнце и пошли на свою койку, на носу, так что, наверное, теперь мы их часа два не увидим. Может, дама составит вам компанию, сэр?

Оуэн уставился на старика.

Через минуту он овладел собой и спросил:

— Дама? И что же это за дама, говори, старая ты свинья.

— Как? Та самая дама, что ваша честь изволили пригласить с собой в путешествие, для удовольствия, я полагаю, на что такие важные господа имеют полное право, тогда как простые честные матросы вынуждены проводить всю жизнь без женской ласки, которая облегчила бы им их тяготы…

— Что это за женщина? — заревел Оуэн. Чам слегка отступил, но уже не мог остановиться.

— Честному матросу остается только надеяться, что между плаваньями ему удастся найти где-нибудь в порту потаскуху и что она не украдет все его деньги. Между прочим, деньги, которые тяжело даются… Так что, сэр, дама будет с вами завтракать, или нет?

— Я сейчас убью этого бормотуна, — сказал Оуэн и вдруг дернул себя за бороду. — Черт побери…

Потому что в это мгновение дама появилась на трапе, ведущем с верхней палубы: она была в моряцкой куртке с капюшоном и держала мешок, который бросила на палубу. Это был весьма тяжелый мешок, и Оуэн понял, что дама оказалась здесь совсем не случайно.

— Ты… — Оуэн потерял дар речи и затряс головой. В ответ ему сверкнула улыбка Зельзы. Она посмотрела на свой мешок.

— Ты позволишь мне войти, рыжебородый? — ласково спросила она. И бросила Чаму. — Завтрак мне бы не помешал. Я провела ночь на палубе, в матросской куртке, и у меня разыгрался аппетит.

Беззубо улыбаясь, кок исчез в надстройке, где у него горела плита. Оуэн взял мешок Зельзы, вошел в каюту и швырнул его на койку. Она смиренно последовала за ним.

— Ты. — Он обернулся к ней, и глаза его яростно блеснули.

— Я узнала о готовящемся плавании от пьяного матроса, который отказался участвовать в таком безумном, как он сказал, предприятии, — тихо сказала Зельза. — К тому же кое-что я прочитала у тебя на руке. Поэтому я пробралась на корабль, как раз перед отплытием. По твоей руке я увидела, что тебе нужна будет помощь, спасение. Моя помощь.

— Но ты мне не нужна, цыганка, — хрипло ответил Оуэн. — Я не хочу, чтобы ты… плела вокруг меня свою паутину. Мне следовало бы вплавь отправить тебя обратно.

— Это верно, ты не принадлежишь мне, гахьо, — сказала Зельза, — ты принадлежишь ей. Женщине из волшебного сна… но твоя жизнь связана с моей. Ты это скоро увидишь.

Кайтай приподнялся на локте со своего места и, моргая, смотрел на них.

— О небесный медведь, как можно так громко каркать, когда человек страдает, — сердито проговорил он. — Оуэн, ты что, и цыганку свою с собой взял?

— Великая праматерь!!! — заорал Оуэн. — Она не моя, и я ее не брал!

Зельза улыбнулась.

— Тебе плохо, желтолицый? — спросила она.

— Я чувствую себя хуже, чем великий прародитель после того, как он проглотил мистическую ящерицу, — пробормотал Кайтай и вновь убрал голову под одеяло. Зельза быстро вышла из каюты, а Оуэн остался сидеть, опершись подбородком на руку и нахмурившись.