Ярослав Гжендович - Фантастика «Фантакрим-MEGA»

Я потряс головой — чуть не уснул.

— М'Нарра.

Я встал и потянулся. Наши взгляды встретились, и она опустила глаза.

— Я устал и хочу отдохнуть. Прошлую ночь я почти не спал.

М'Квайе кивнула. Это обозначение земного «да» она усвоила от меня.

— Хотите расслабиться и узреть доктрину Локара во всей ее полноте?

— Простите?

— Хотите увидеть танец Локара?

— А-а?

Иносказаний и околичностей в марсианском больше, чем в корейском!

— Да, разумеется. Буду счастлив увидеть в любое время.

Она вышла в дверь, за которой я никогда не был.

В соответствии с Локаром, танец — высшая форма искусства, и сейчас я увижу, каким должен быть танец, по мнению этого, уже столетия мертвого философа. Я потер глаза и несколько раз нагнулся, доставая пальцами концы ног.

Троим вошедшим с М'Квайе могло показаться, что я ищу на полу шарики, которых у меня кое-где недостает.

Крохотная рыжеволосая кукла, закутанная в прозрачное сари, как в лоскут марсианского неба, дивилась на меня, словно ребенок на пожарную каланчу.

— Привет, — это или нечто подобное сказал я.

Она наклонилась, прежде чем ответить.

Очевидно, мое положение улучшается.

— Я буду танцевать, — произнесла красная рана на этой бледной-бледной камее — лице.

Глаза цвета сна и ее платья уплыли в сторону.

Она плавно переместилась к центру комнаты. Стоя там, как фигура с этрусского фриза, она либо размышляла, либо рассматривала узор на полу.

Остальные две вошедшие женщины были раскрашенными воробьями средних лет, как и М'Квайе.

Одна села на пол с трехструнным инструментом, слегка напоминавшим сямисен, другая держала примитивный деревянный барабан и две палочки.

М'Квайе, презрев стул, устроилась на полу, прежде чем я осознал это. Пришлось последовать ее примеру.

Сямисен все еще настраивался, поэтому я наклонился к М'Квайе.

— Как зовут танцовщицу?

— Бракса.

Не глядя на меня, М'Квайе медленно подняла левую руку, что означало: да, пора начинать, давайте приступим.

Струны заныли, как зубная боль, а из барабана посыпалось тиканье, как призраки всех неизобретенных часов.

Бракса застыла статуей с поднятыми к лицу руками, высоко поднятыми и расставленными локтями.

Музыка стала метафорой огня.

Трр. Хлоп. Брр. Ссс.

Она не двигалась.

Нытье перешло во всплески. Каденции замедлились. Теперь это была вода, самое драгоценное вещество в мире, журчащая среди мшистых скал.

Она по-прежнему не двигалась.

Глиссандо. Пауза.

Потом так слабо, что я вначале даже не заметил, она задрожала, как ветерок, мягко, легко, неуверенно вздыхая и останавливаясь.

Пауза, всхлипывание, потом повторение фразы, только громче.

Либо глаза мои не выдержали напряжения от чтения, либо Бракса действительно дрожала вся с ног до головы.

Да, дрожала.

Она начала едва заметно раскачиваться, направо, налево.

Пальцы раскрылись, как лепестки цветка, и я увидел, что глаза ее закрыты.

Потом глаза открылись. Далекие, стеклянные, они глядели сквозь меня и сквозь стены. Раскачивание усилилось, слилось с ритмом.

Дует ветер из пустыни и ударяет в Тиреллиан, как волны прибоя. Пальцы ее двигались, они стали порывами ветра. Руки, медленные маятники, опустились, создавая контрапункт движению.

Приближается шквал. Она начала плавно кружиться, теперь вместе с телом вращались и руки, а плечи выписывали восьмерку.

«Ветер — говорю я — о загадочный ветер! О муза Святого Джона!»

Вокруг этих глаз — спокойного центра — вращался циклон. Голова ее была откинута назад, но я знал, что между ее взглядом, бесстрастным, как у Будды, и неизменным небом нет потолка. Только две луны, может быть, нарушили свою дремоту в этой стихии — нирване необитаемой бирюзы.

Много лет назад я видел в Индии девадэзи, уличных танцовщиц. Но Бракса была чем-то большим; она была Рамаджани, жрицей Рамы, воплощением Вишну, который даровал человеку танец.

Щелканье стало монотонным. Стон струн заставил меня вспомнить о палящих лучах солнца, жар которых украден ветром, голубой свет был сарасвати и Марией, и девушкой по имени Лаура. Мне почудилось пенье ситара. Я видел, как оживает статуя, в которую вдохнули божественное откровение.

Я был снова Артюром Рембо с его приверженностью к гашишу, Бодлером с его страстью к опиуму, я был По, де Квинси, Уайльдом, Малларме и Алайстером Кроули. На секунду я стал своим отцом на угрюмом амвоне в еще более угрюмом костюме.

Она была вертящимся флюгером, крылатым распятием, парящим в воздухе, яркой фигурой, летящей параллельно земле. Плечо ее оголилось, правая грудь поднималась и опускалась, как луна в небе, розовый сосок появлялся на мгновение из одежды и исчезал вновь. Музыка превратилась в схоластический спор Иова с богом. Ее танец был ответом бога.

Музыка начала замедляться, успокаиваться. Одежда, как живая, поползла вверх, возвращаясь на прежнее место.

Бракса опускалась ниже, ниже, на пол.

Голова ее склонилась на колени. Она не двигалась.

Наступила тишина.

От боли в плечах я понял, в каком напряжении сидел. Под мышками у меня было мокро. Ручейки пота бежали по спине.

Что теперь делать? Аплодировать?

Краем глаза я видел М'Квайе. Она подняла правую руку.

Как по приказу, девушка дернулась всем телом и встала. Музыканты и М'Квайе тоже поднялись.

Поднялся и я. Левая нога затекла. Я сказал:

— Прекрасно. (Как бессмысленно это прозвучало!)

В ответ я получил три различные формы «спасибо» на Высоком Языке.

Всплеск света, и я снова наедине с М'Квайе.

— Это сто семнадцатый из двух тысяч двухсот двадцати четырех танцев Локара. А сейчас я должна заняться своими обязанностями.

Она подошла к столу и закрыла книги.

— М'Нарра.

— До свидания.

— До свидания, Гэллинджер.

Я вышел, сел в джипстер и помчался через вечер и ночь. Крылья пустыни медленно вздымались за мной.

Закрыв дверь за Бетти после короткого разговора о грамматике, я услышал голоса в зале. Мой вентилятор был слегка открыт, я стоял и подслушивал.

Сочный голос Мортона:

— Ну и что? Он со мной намедни поздоровался.

— Гм! — взорвались слоновьи легкие Эмори. — Либо он потерял контроль над собой, либо ты стоял у него на пути, и он хотел, чтобы ты убрался с дороги.

— Вероятно, он не признал меня. Не думаю, что он теперь спит по ночам, особенно теперь, когда у него есть игрушка — новый язык. На прошлой неделе у меня была ночная вахта. Каждую ночь я проходил мимо его двери в три часа и всегда слышал магнитофон. В пять часов, когда я сменялся, магнитофон все так же бубнил.