Вера Школьникова - Дети порубежья

— Ну что же, Эльвин. Тогда прощайте. Я сохраню нашу переписку, не думаю, что мы еще увидимся. Позвольте, я сделаю вам последний подарок, — она подошла к графу и вложила в его ладонь небольшой металлический цилиндр. — Там внутри лекарство. Если прижать его к коже, игла впрыснет состав в кровь, и к вам вернется зрение. Ненадолго, на несколько недель. Как я уже говорила — сила Ареда уходит из этого мира. Тысячу лет назад этого хватило бы на десять лет, три тысячи лет назад — на всю жизнь.

Она вышла из комнаты, а Эльвин остался стоять, держа на ладони драгоценное снадобье. Он не успел спросить, откуда у Далары волшебное средство, но догадывался сам — наследие Проклятого из заброшенных городов последователей Ареда. Вещи оттуда иногда находили в горах, и эти находки всегда приносили несчастье. Он должен был бы отнести подарок жрецам, на худой конец, выкинуть подальше, но не мог. Не мог отказаться от единственной возможности снова увидеть солнечный свет, пусть даже ему придется заплатить за это вечной мукой в посмертии.

5

Клэра раздраженно барабанила пальцами по каменному подоконнику, не опасаясь обломать длинные ногти — теперь уже все равно, как она выглядит. Никто не обратит внимания на безупречную форму ее рук, не восхитится тонкой вышивкой на манжетах, нежно-бежевой по кремовому шелку, опасно близкому к дозволенному только наместнице белому, не поднимет случайно оброненный веер. Первый выезд за восемь лет, и вместо веселого бала — траур, вместо музыки — молитвы, вместо благовоний — удушливая смола.

С утра она пряталась в заброшенной комнате в северном крыле замка — в ней до сих пор стояли рамы для гобеленов, оставшиеся от первой жены старого графа. Теперь на них переплетали нити пауки. Графиня не хотела видеть хозяев, зная, что не сможет скрыть раздражение, неуместное на фоне всеобщей скорби.

В горе Риэсты она не верила — с чего бы той горевать о пасынке, закрывшем путь к графскому титулу ее сыну, но отсутствующий взгляд Вэрда пробуждал в молодой женщине неудобное ощущение. Дай Клэра себе труд задуматься, она

опознала бы в нем давно сдавшуюся под гнетом семейной жизни совесть.

Она бы с радостью уехала, но Арно решил остаться на случай, если Вэрду понадобится помощь, и Клэре пришлось спрятать в сундук яркие наряды. Она снова надела серое дорожное платье и проводила бесконечно долгие часы в часовне Эарнира, где женщины старались вымолить для лежащего без сознания графа если не здоровье, то хотя бы жизнь. Клэра в глубине души считала, что увечному жить незачем, и ядовито поглядывала на молодую жену Вильена — той еще предстоит узнать эту печальную истину.

Графиня поправила выбившуюся из прически шпильку и раздраженно вздохнула — она пропустила утреннюю молитву. Молодая женщина быстрым шагом прошла по галерее, в гневе не заметив, что прошла мимо поворота на первый этаж, и вскоре уперлась в дверь часовни. Клэра остановилась на входе: сейчас, когда все уже помолились, можно и зайти. Она выиграет еще несколько часов одиночества, а если Арно станет ее искать, то часовня — самое подходящее место для скорбящей родственницы.

После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку: обычно в храмах Эарнира было светло, но кто-то закрыл ставни, а лампады отчаянно коптили, выплевывая ошметки едкого дыма. В сумраке синяя роба жреца казалась черной, и она не сразу разглядела распростертую перед алтарем фигуру.

Графиня подошла поближе, несколько удивившись такому приступу благочестия: она всегда считала, что жрецы служат Семерым только потому, что трудно найти работу легче и прибыльнее. Ее почтенный батюшка старался растить дочь набожной, как и полагается благородной девице, но все его усилия рассыпались прахом — слишком часто юная Клэра оставалась без нового платья из-за пожертвований на храм.

Но молодой жрец молился истово — приблизившись, она увидела, как содрогаются его плечи, и молча, для себя, не напоказ. Клэра даже ощутила неловкость, словно подсмотрела нечто запретное, не предназначенное для чужих глаз, и тогда она досадливо кашлянула, обозначив свое присутствие. Жрец медленно поднялся, повернулся, сощурился — свет из распахнутой двери ударил ему в глаза, и тоже кашлянул, смущенно:

— Ваша светлость? Я не видел вас утром на молитве.

— Я предпочитаю молиться в одиночестве, — резко ответила графиня, оправдываясь.

— Я тоже, — мягко ответил он, — но так редко получается. Пожалуй, это самое трудное в служении — одиночество становится недоступной роскошью.

— А мне всегда казалось, что времени у жрецов более, чем достаточно, — Клэра, как обычно, не сумела удержать язык за зубами, но молодой жрец не принял вызова:

— Мое время принадлежит Эарниру, потом мирянам, и в самую последнюю очередь — мне. И это правильно, мы приходим в храм, чтобы служить.

Графиня ненавидела нравоучительные фразы, произносимые с постным смирением на жирных лицах, но этот жрец говорил так обыденно и просто, что она не захотела спорить. Женщина подошла к алтарю, окунула свежую зеленую ветвь в освященную воду и сбрызнула потемневшее дерево, прошептав первые слова молитвы: "Во имя жизни возрождающейся, вопреки смерти всеобъемлющей".

Жрец распахнул ставни, и в часовню ворвался солнечный свет. Клэра быстро закончила молитву, отложила ветвь и обернулась к своему собеседнику. Она не первый раз видела жреца, но только сейчас получила возможность рассмотреть его как следует — в часовне она стояла, уставившись в пол, чтобы случайно не встретиться взглядом со старым графом, а после молитвы держалась подальше от покоев Вильена, где проводил почти все свое время жрец.

Молодой человек выгодно отличался от жреца Эарнира в графском замке Инваноса — тот в свое время приехал из Квэ-Эро с юной Глэдис, да так и остался со своей подопечной, успев за прошедшие годы растолстеть и обрюзгнуть. Во время службы с его губ разлетались капли слюны, а за обедом он со свистом высасывал мозговые косточки и вытирал жирные пальцы о засаленную робу. Вдовствующая графиня и сама уже понимала, что старику пора на покой, но не хотела привыкать к новому человеку в доме, в ее возрасте избегают перемен, особенно тех, что могут об этом возрасте напомнить.

А этот жрец (Клэре пришлось напрячь память, чтобы вспомнить его имя — Адан) — оказал бы своим присутствием честь любому столичному храму. Придворные дамы в очередь бы выстроились на покаяние: открытое, круглое лицо, щеки, еще не утратившие детскую припухлость, ямочка на подбородке, на губах чуть удивленная улыбка — юноша словно излучал теплый солнечный свет, полностью оправдывая традиционное обращение к жрецам Эарнира — "светлый".