Лев Рыжков - Золотарь

Я представился.

Маэстро с чувством пожал мою руку, затем, не выпуская ее из своей маленькой, но крепкой кисти, перевернул ладонью вверх и принялся пристально рассматривать переплетения судьбоносных линий и, видимо, усмотрел там нечто значительное, если судить по тому, как неожиданно он воскликнул:

– О Боже! Боже! Боже! Дайте же скорей вашу левую ладонь!

Мне даже показалось, что от нетерпения его бумажный парик встал дыбом. Маэстро буквально водил носом по обеим моим ладоням, удовлетворивши же любопытство, внушительно произнес:

– На левой вашей ладони, выше венерина бугра, отчетливо просматривается латинская литера S, перечеркнутая двумя вертикальными линиями, каковой знак, вне сомнения, предвещал то, что вы получите значительное наследство. Как видите, это уже произошло. Теперь о том, что вас ожидает. Линию вашей судьбы на правой ладони пересекает совершенно отчетливая арабская литера.

– И что же она означает? – спросил я, памятуя, что эта «литера» – не что иное, как след от детского ожога кипятком.

– Это может означать только одно. – Маэстро строго взглянул мне в глаза. – Хотя наука хиромантия туманна и допускает двоякое, троякое, а подчас и четверо– и пятиякое толкование знамений, но знак на вашей ладони свидетельствует о том, что в самое ближайшее время, господин барон, вам суждено встретиться с жестоким и коварным врагом…

– А кто это будет?

– Сие мне неведомо, – отвечал маэстро. – Вы вступите с этим врагом в схватку, которая может оказаться смертельной.

– Гм! – сказал я. – И кто же победит? Я? Или враг?

– Линия вашей судьбы не дает на это четкого ответа. Как вы можете видеть, после пересечения с арабской литерой она разветвляется на несколько более тонких линий, стремящихся в разные стороны.

– И что же это значит?

– Это значит, что даже Господу Богу неизвестно, чем закончится ваш поединок. Вам остается надеяться только на самого себя.

Хотя я и не верю в хиромантию, предсказание меня заинтриговало.

– Маэстро! – сказал я. – Может быть, вы все-таки ошибаетесь? Ибо, насколько мне известно, никаких врагов у меня нет…

– Это вам только кажется, – резко перебил меня маэстро, – и вообще, молодой человек, я занимаюсь хиромантией уже более пятидесяти лет и никогда не ошибаюсь, за исключением разгадки знамений с пятияким значением, и даже тогда я остаюсь близок к истине!

– Извините ради Бога! – сказал я. – Я не хотел вас обижать.

– Извиняться, – резко отвечал маэстро, – будете потом, когда мое предсказание сбудется! А сбудется оно неминуемо!

– А нельзя ли, – спросил я, – как-нибудь этого избежать? Знаете ли, перспектива смертельной схватки меня как-то не очень прельщает…

– Избежать? А зачем?

Такой ответ изумил меня до крайности.

– Как зачем?

– Зачем, юноша, зачем? Своим уклонением от предначертанного вы лишь отсрочите смертельный поединок, но никоим образом его не избежите!

Согласись, Леопольд, тут есть отчего загрустить. Все-таки мрачное предсказание остается мрачным предсказанием, и, даже изреченное совершеннейшим безумцем, оно способно надолго испортить настроение. Впрочем, я немного сгоряча опорочил любезного маэстро. Чудаком его назвать можно, но уж никак не безумцем.

– Но не стоит отчаиваться, юноша, – продолжал он. – В моем лице вы видите надежного своего союзника. Также добавлю, что то, что вы встретили меня, – предзнаменование как нельзя более благоприятное!

– Хотелось бы в это верить, – сказал я.

– Разговор с вами, – сказал маэстро, – мы продолжим немного позже, а сейчас я хочу, чтобы вы представили меня вот этим дамам.

Увидев выходящих из-под сводов усыпальницы мать и сестру, маэстро раскланялся столь учтиво, что даже несколько раз подпрыгнул и дважды, подобно волчку, обернулся вокруг своей оси.

И мать, и Клара испуганно отшатнулись. Клара в возмущении покрутила пальцем у виска.

– Не получилось знакомство! – Маэстро был заметно удручен. – А жаль! Во время оно я слыл среди дам приятным собеседником. Дамы, молодой человек, не хвастаясь скажу, сходили с ума от одного моего вида. Лучшие красавицы Баден-Бадена, Ниццы, Бата и даже холодные снежные королевы завьюженного Санкт-Петербурга бросались к моим ногам, желая растаять в моих пылких объятиях. А однажды, скажу вам по секрету, если уж мы вспомнили Санкт-Петербург, меня пыталась увлечь на свое ложе сама императрица Екатерина. Она, помнится, прислала мне записку настолько откровенного содержания, что мне даже немного неловко вам ее пересказывать. Но, впрочем, я улавливаю флюиды вашего немого любопытства. А принцип движения науки, чтоб вы, юноша, имели в виду: «Любопытствующий да удовлетворит свое любопытство!»

В продолжение своей речи маэстро неустанно совершал поистине неистовые прыжки, причудливо раскланивался, залезал на некоторое время под столы, если таковые встречались на нашем пути. Несколько раз маэстро терял парик, и нам приходилось возвращаться в уже пройденные галереи. В конце концов парик неизменно находился, и маэстро торжественно, как короной, венчал им свою пушистую макушку (я не зря употребляю слово «пушистую», поскольку волосы на голове моего ученого собеседника произрастали лишь в некоторых, немногих, местах, были седы и напоминали птичий пух).

– Посему – пересказываю. Невзирая на множество прошедших лет, память моя по-прежнему остра. Итак, записка! Гм-гм-гм, как же она начиналась? А, да! «Дорогой маэстро!» Заметьте, юноша, уже тогда я носил гордое звание – маэстро. Это, я вам скажу, не такая чепуха, как все эти ваши графские, баронские и герцогские титулы. Звание маэстро надо заслужить! О да! Так вот, продолжаю. «Дорогой маэстро! – писала сия северная Афродита вашему покорному слуге. – Дорогой, дражайший и любимейший маэстро! Третьего дня заметила вас в свой монокль гуляющим в парке. Вы, как я поняла, перемежали занятия ботаникой с деятельным исследованием так называемых прелестей княгини N. О, шалунишка! Да на кой, извиняюсь, ляд сдалась вам эта дура, корова и б…». – Маэстро запнулся. – Тысяча извинений, мой юный друг, эту часть письма я вынужден буду пропустить, поскольку она все-таки не предназначена для ваших юных ушей. Приведу лишь заключительные строки:

«Если же моя эпистола воспламенила вас, мой друг, должным образом, не медлите – сей же ночью я жду вас. Из окна третьего этажа моего дворца, со стороны черного хода спущена будет веревочная лестница, поднявшись по которой пройдете коридором, повернете направо, налево, спуститесь по лестнице. У дверей будет стоять здоровенный олух. Смело бейте ему по морде, о мой храбрый Селадон, можете ударить несколько раз, он не обидится. Приходите же, не медлите! Мы воспоем хвалебную песнь Эроту, подобной которой не пелось еще никогда!Всегда ваша – Кики.P.S. А то тут у нас тоска такая, хоть вой. Уже и на коней начинаешь заглядываться».

Письмо пахло такими божественнейшими духами, что я и по сей день не могу забыть их аромат! И вот настала ночь…