Томас Сван - Багрянка

– До того, как оно досталось ей, один мирмидонец нашел его в пещере у моря. Мы думаем, египтяне спрятали его там, а потом не вернулись.

Мы сидели на трехногих табуретах за столом из дуба и липы, и ели. В открытый дверной проем я видела огоньки в очаге и вдыхала запахи кухни во всем их изобилии. Келес обносил нас глиняными блюдами: жаркое из черных грибов, разрезанных на кусочки, которые удобно брать пальцами; медовые лепешки, усеянные зернышками мака; анчоусы, сдобренные похожей на морковь сильфией; угри и устрицы, каштаны и аметистовый виноград. Мы говорили о разном. О ребрах Тихона, помятых, но не сломанных, о поражении амазонок, о не вернувшейся из лесу одноглазой медведице. Но слово «сокровище» постоянно слетало с их губ и звенело в воздухе, точно сияющее имя бога. Сокровище, не имеющее цены… Самую его природу я не могла представить. Я уважала братьев за сдержанность. Повозка из кованой бронзы или обычные камешки, собранные на пляже, могли бы красноречиво сказать о любви Тихона. Похоже, сокровище станет его брачным даром. И, приняв этот дар, я приму Тихона как мужа.

Я любила его. Я видела, что ему нужна женщина, в которой, как в зеркале, отражалась бы его доблесть. Но с серых крылышек все еще сыпалась снежная пыль.

Я вдоволь пила молоко тли, смешанное с вином: чтобы утопить серого мотылька. Я говорила, пока мой голос не отскакивал эхом от темной крыши, и не начинало казаться, будто кто-то чужой орет на меня, точно городская женщина на рынке. Одна из коров-тлей, привязанных у очага, освободилась и вторглась в наше общество, прося лакомств. Я устроила целое представление, кормя ее медовыми лепешками, и спросила братьев, не научат ли они меня доить. Когда весьма смущенный Келес выгнал ее из зала, я ощутила молчание как нечто осязаемое, как прохладу и всепроницающий туман.

Тихон, похоже, тоже чувствовал себя неважно. Он был основательно помят, но я догадывалась, что дело не в ранах. Он понимал мой страх.

Он передал мне угря и с беспокойством наблюдал, как я жую, изо всех сил прикидываясь, будто получаю удовольствие.

– Не хочешь медовую лепешку? – спросил он, а я скормила все до последней крошки корове-тле.

Я хотела утешить его, но не могла заставить себя взять его за руку. Я чувствовала себя, как сухая губка, жаждущая благодатной влаги.

В конце пиршества мы совершили возлияние неразбавленным вином Агатодемону, Доброму Духу, вытерли пальцы кусочками хлеба и тяжело поднялись с табуреток. Келес, жуя угря, поспешил убрать блюда.

– Идем, – сказал Тихон. – Самая пора для сокровища.

– Келесу понадобится помощь, – заметила я. – Он был слишком занят, чтобы поесть.

– Мои братья помогут ему. Кроме того, он уже поел. Разве ты не заметила, насколько убавилось медовых лепешек?

Мы начали спуск по низкому петляющему проходу, по обе стороны от которого открывались комнаты с высокими сводами, некоторые пустые, некоторые обставленные ложами, треножниками и жаровнями.

– Когда-то, – с гордостью сообщил Тихон, – все они были нужны. И еще будут. – Ни пыль не скопилась на сундуках лимонного дерева, ни ржавчина не покрыла мечи, висевшие на обработанных блестящей смолой стенах.

Воздух стал холодным, будто в очень глубоком колодце. Ледяные жемчужинки влаги падали с кровли и обжигали кожу. Я содрогалась и жалела, что мою голову не защищает густая грива. И мне казалось, будто мы идем по спирали в середину огромной багрянки. В пламени нашего факела гладкие стены отсвечивали розовато-пурпурным, а из глубин земли исходил непрестанный низкий гул, подобный ропоту моря в раковине.

– Голоса мертвых, – сказал Тихон. – Они зовут Персефону вниз, из солнечного мира.

– Почему она им отвечает?

– Она наполовину влюблена в смерть.

Я пошатнулась и оперлась о него. Клубок змей, подобный голове Медузы Горгоны, завертелся у нас на пути. Тихон позволил змеям скользнуть по своим сандалиям.

– Они приносят удачу. Добрый Дух, знаешь ли, часто принимает вид змеи. Да, и Афродита держит двух змей в руках.

Но, что бы ни говорил мне Тихон, змеи грубы и непристойны.

Палата сокровища была невелика и пуста, не считая ларца из синего фаянса.

Мой спутник засветил факел, наклонно торчавший из углубления в стене.

– Теперь я тебя оставлю. Что найдешь, твое. – Он, должно быть, заметил, в каких я сомнениях. – Дафна, – добавил он, – ты не обязана принимать сокровище. Ты можешь просто остаться с нами, как наш друг.

Я попыталась улыбнуться.

– Если сокровище говорит от твоего сердца, я не желаю отвергать его.

Оказавшись одна, я вспомнила о змеях. И все же я была рада, что меня оставили наедине с сокровищем. Для амазонки тяжело показывать свои чувства. Мне требовалось время, чтобы подобрать слова благодарности. И я хотела унять беспокойного мотылька. Я уже перестала испытывать отвращение к Тихону. Мне больше не казались непривычными и чужими ни его крылышки, ни шелковистые усики, ни медное тело с нежной округлостью мальчика и жилами мужчины, все это было мне дорого. Но страх, как же я уступлю, все еще преследовал меня. Ведь недостаточно просто вяло лежать в его объятиях. Я видела, как его ранило, когда я оттолкнула его на берегу. Я должна утешить его страстным и всецелым приятием того, что одна и та же луна отныне управляет нашими приливами.

И вот я стояла перед ларцом в середине раковины багрянки и глядела на синий фаянс, бежавший рябью, точно дым. Не без страха подняла крышку – известно, что змеи стерегут сокровища. Но и с надеждой – я слышала о царских сокровищницах Микен и Трои, о кинжалах с золотыми рукоятями, о мечах, отделанных электроном и чернью, о бронзовых щитах, на которых сам Гефест, бог-кузнец, выковал образ Ареса с Афродитой и Тесея, поражающего Минотавра.

Я не нашла под крышкой ни змей, ни оружия. Там оказалось одеяние, зеркало, парик, шкатулка с драгоценностями и флакончиками. Судя по богатству всего этого, состояние царственной невесты. До меня им владели две женщины: некая египетская царевна и мать Тихона. Я подавила побуждение закрыть ларец. Я видела в городе, как куртизанки играют браслетами и поводят подкрашенными веками. Неужели мне тоже предстоит покрыться камушками и красками?

Я поглядела на свое лицо в серебряном диске зеркальца. И увидела амазонку с коротко остриженными волосами и бесстрастными серыми глазами. И она мне не понравилась.

Ведь это она сражалась с кентаврами, непорочными лесными мужами, и загнала их в море. Ведь это она бестрепетно взирала на гибель зверя и человека. Я коснулась своих коротких жестких волос, и мне показалось, будто под рукой у меня померзлое жнивье. Я подняла парик, осторожно, как если бы он способен был чувствовать прикосновение, и водрузила на голову. Водопад египетских волос, черных, как обсидиан, и мягких, как лен, обволок мои плечи. Венчик из цветов лотоса и кизила, сделанный из золота и горного хрусталя, подобный маленькому садику, разбитому на черной земле, охватывал темные пряди. Мои настоящие волосы не смогли бы удержать такое диво, из них и жонкилия упала, как мне вспомнилось. Одеяние было смелым и простым. Белое, как морская пена полотно упало на мои сандалии, концы длинного пояса, на котором были вытканы лазурные птицы, закачались ниже моих колен. Мои плечи и ложбинка меж грудей остались бесстыдно-нагими, и я подумала, что неглупо повесить на шею ожерелье.