Джеральд Старк - Корни радуги

Госпожа Вивия сидела на укрепленной у стены скамеечке, подложив под себя пухлую вышитую подушечку и закутавшись, по случаю прохладной ночи, в теплую пелерину из тончайшей верблюжьей шерсти. Густая тень не позволяла разглядеть надетое на ней платье – Конан мельком заметил нечто мерцающее и облегающее, от чего у него мигом перехватило дыхание. Дагоберт кашлянул:

– Драгоценная госпожа Вивия… Но разве вы…

– Да, конечно, я должна бы почивать сейчас в своей постели под розовым балдахином, – нимало не смущаясь, проговорила Вивия своим чудным серебристым голоском. – Но мне не спалось, и я вышла в сад подышать свежим воздухом. Полагаю, это не преступление? Что предписывал вам делать наш храбрый Легионер на такой случай? А, Конан?

Киммериец призвал на помощь все свое красноречие.

– Ну… э-э… Благородная госпожа знает мое имя?

Вивия негромко рассмеялась:

– О да. Разумеется, мне неведомы имена всех наших охранников, но я запомнила странное имя храбреца с Полуночи, зарубившего Мерцающее Облако. Мой муж много рассказывал мне о своей поездке.

– Он был не совсем точен, – когда речь зашла о предметах, хорошо ему знакомых, Конан несколько оживился. – Я схватился с бандитом, это верно, но скорее всего Мерцающее Облако зарубил бы меня. Кто-то из возниц ир'Аледаша подстрелил его из…

– Я предпочитаю думать, – непреклонно прервал его женский голос, – что герой, победивший разбойника, теперь охраняет мое спокойствие. Не нужно меня разочаровывать.

Из-под пелерины показалась узкая девичья кисть, украшенная змейкой браслета, и Конан ощутил на щеке мимолетное прикосновение теплых пальцев. Только что обретенный дар речи вновь его покинул. Дагоберт, не зная, что говорить, взирал на киммерийца с неприкрытой ревностью и с вожделением – на Вивию.

От внимания юной аквилонки эти взгляды явно не укрылись. Вновь послышался ее негромкий смех.

– И я помню, – игриво сказала она, – что муж говорил мне о двух новых жемчужинах в своей коллекции. Одна, как он сказал, – варвар, могучий в битве и разумный в суждениях, другая же – воин, искусный с мечом и с лютней, вдохновенный певец, скрасивший им дорогу и напомнивший о красоте мира.

– Право, это чересчур, – пробормотал гандер, горячо благодаря темноту, не позволяющую увидеть его густой румянец. – Я вовсе не…

– Ты хочешь сказать, что мой муж лжет? – спросила женщина с напускной суровостью.

– Разумеется, нет, я лишь…

– Разумеется, он прав, – снова прервала аквилонка с мягкой непреклонностью, – и разумеется, чтобы загладить свои поспешные слова, ты споешь мне несколько своих песен. Если они понравятся мне… о, ты останешься доволен.

– А… о чем госпожа хотела бы услышать? – не веря своему счастью, робко спросил Дагоберт. Настал черед Конана злобно поглядеть на приятеля. Разумное недавнее решение держаться подальше от юной аквилонки с ее чарами теперь казалось глупым и смешным.

Вивия задумалась, склонив голову на плечо.

– Вот что, – решительно начала она, – я слышала, ты поешь всем известные песни, но вдобавок иногда сочиняешь сам. Это так?

– Верно, – кивнул Дагоберт.

– Тогда сложи балладу для своей госпожи. Совсем новую, – потребовала аквилонка. В сумраке беседки ее огромные зеленые глаза искрились загадочно и лукаво. – Дом Гельге Ханарана держится на трех столпах. В сущности, на них покоится весь мир, и потому твоя песня должна говорить о вине и о золоте.

– А третий столп – это что? – зачем-то поинтересовался киммериец.

Госпожа Ханаран помолчала. Конан не мог разглядеть ее лица.

– Кровь, – наконец нехотя сказала она. – Только я не желаю слушать о чем-либо подобном… Мне пора, пожалуй. Теперь уходите… Нет, стойте!

Последнее было произнесено шепотом, но так, что Конан, уже приподнявшись со скамьи, обратился в каменную статую. Дагоберт, как сидел, так и замер на месте.

– Что… – начал киммериец вполголоса.

– Молчите! – еле слышно прошипела Вивия. Варвару показалось, что между прутьями беседки мерцает слабый свет.

Троица, не сговариваясь, приникла к щелям.

Негромко переговариваясь, по ступеням, ведущим из дома в сад, спускались какие-то люди.

В первом, массивном и невысоком, варвар безошибочно признал Кофийца. Вторым оказался Фидхельм, настороженно вертевший головой, словно бы обнюхивая ночной воздух. Легионер нес фонарь, прикрытый тряпицей для менее яркого света, и левой рукой непроизвольно оглаживал рукоять меча. Третьим шел человек весьма странного облика, хотя вполне знакомый обоим охранникам – когда челядь Гельге высыпала встречать караван, этот человек, дворецкий по имени Тхим Хут, отдавал распоряжения. Про кхитайцев, живущих далеко на Восходе, Конан прежде только слышал и вот впервые в доме купца увидел воочию. Тхим Хут был ростом с тринадцатилетнего ребенка, хрупкий, большеголовый, с черными, как смоль, волосами и непроницаемым выражением узких глаз, блестящих на безбородом смуглом лице. Перед собой дворецкий тащил сверток, сжимая его обеими руками. Сверток выглядел нетяжелым, хотя довольно объемистым. В движениях кхитайца Конану почудилась какая-то непонятная торжественность.

Обогнув дом, Гельге и Фидхельм вошли в одну из пристроек – чуть слышно скрипнули дверные петли – оставив дворецкого снаружи. Тот положил свою загадочную ношу на землю, присел и стал терпеливо ждать, похожий на каменную горгулью вроде тех, какими иногда украшают крыши храмов и богатых домов.

Выжидали и трое в беседке, хотя их любопытство в равной мере мешалось со страхом. Конан понимал, что, если их присутствие обнаружат, дело может обернуться крайне скверно, и догадывался – остальные двое тоже об этом прекрасно знают.

Вскоре из дверей показался Фидхельм. Пятясь задом и отдуваясь, он волок здоровенный сундук из тикового дерева. Схожий ящик Конан прежде видел в фургоне, когда лазил туда за оружием. С другой стороны груз поддерживал сам Гельге, чье лицо перекосилось от напряжения.

«С какой радости достопочтенный Кофиец развлекается по ночам тасканием тяжестей?!» – пронеслось в голове у Конана. Словно бы услышав его мысли, Гельге пробормотал ругательство, четко слышное в ночной тишине, и выпустил ношу. Фидхельм, зашипев, бросил свой край.

Ящик с глухим стуком ударился о твердую землю.

Волосы у киммерийца, да и у Дагоберта с Вивией, встали дыбом.

Из ящика, похожего на гроб, в каких хоронят своих мертвецов уроженцы Шема, Офира и прочих стран к полуночному закату от Стикса, донесся громкий хриплый стон – стон умирающего человека.

– Много чести этому дохляку – тащить его в сундуке через весь дом! – рявкнул Гельге, не слишком сдерживая голос.