Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – ярл

– Леди Изабелла, – почти выкрикнул он хорошо поставленным трубным голосом, – изволит пригласить вас, сэр Ричард, в главную залу. Позвольте, я проведу вас…

– Позволяю, – ответил я. – Бобик, за мной!

Мажордом замедлил шаг. На лице отразилась нерешительность.

– Милорд, – проговорил он убеждающе, – с собаками нельзя в главный зал.

– Да? – переспросил я. – Ладно, и эту обиду на общий счет запишем… Бобик, ты пока подожди меня здесь. Займись чем-нибудь… кур погоняй, Зайчика проведай. Не морят ли его здесь голодом? Судя по всему, здесь живут небогато.

Щека мажордома нервно дернулась, но спокойствие и невозмутимость он сохранял королевские, так мы прошли ко входу в северную башню. В обе стороны отпрыгнули слуги, на лицах испуг и замешательство. Я расправил плечи и вошел красиво и надменно, как входит в покоренный город император, хотя сердце трусливо тукает, а в черепе сшибаются десятки мыслей и сотня вариантов, как держаться и что говорить.

Двери распахнулись, я перешагнул порог несколько деревянно, ошалелый величием распахнувшегося роскошного простора. Немалый зал, справа и слева широкие лестницы из белого мрамора, перила толстые, из темного дерева и резные до невозможности. На полу дивной красоты ковер, так это метров двадцать на двадцать, а за ним еще один зал, широкие двери распахнуты в полумрак, оттуда блестит металл, словно под стенами два ряда рыцарских доспехов.

И что самое удивительное, чего нигде ни в одном замке еще не видел: по обе стороны двери в другой зал в деревянных кадках растут высокие не то растения, не то деревья. На стенах картины в золотых рамах, везде битвы и сцены охоты, что и понятно, как будто богатые феодалы что-то умеют еще, на потолке огромная люстра, свет причудливо преломляется в тысячах стекляшек, такой ровный и уверенный, словно электрический, но и не электричество, это видно, хозяин сразу демонстрирует, что магией здесь пользуются открыто.

Мажордом свернул налево, я понял, что наверх мне пока рано, рылом не вышел для хозяйских покоев, не каждый слуга имеет туда допуск, покорно прошел через целую анфиладу залов, роскошных и величественных, сразу же заметил главное отличие от дворцов Барбароссы или Шарлегайла: здесь чувствуется изысканность и недурной вкус. Если у Барбароссы всего лишь роскошь варвара, ограбившего богатых соседей, то здесь единство стиля, словно весь огромный комплекс выстроил один человек с чутьем художника. Или одна команда архитекторов, придерживающихся одного направления.

Залы не богаче, чем у Шарлегайла, но ощущение, что богаче намного. А возможно, и богаче, в том смысле что строение из простого гранита ценится выше, если дворец из мрамора рук Корбюзье строили узбекские гастарбайтеры. Я молча наслаждался, пока шли через залы, ощущение такое, словно разом из раннего Средневековья попал в позднее, а то и вовсе в эпоху барокко и прочей ренессанстности.

Дверь, перед которой мы остановились, тоже выглядит солидно, но не кричаще: коричневая, из старинного мореного дуба, с приколоченной на двери медной пластинкой с изображением крылатого коня. Я не понял, что это значит, но едва мажордом распахнул дверь, с порога осмотрелся, ничего особенного: кровать, стол с длинной лавкой, мощного сложения табурет, похожий на штангиста мирового класса.

– Сейчас принесут воду, – сообщил мажордом, – если хотите сменить одежду… вам дадут новую.

– Спасибо, – ответил я, – с удовольствием смою пот и грязь. Но одежду пока что оставлю свою. Не знаю здешних мод. Вдруг у вас пирсинг обязателен?

Он поклонился, ничуть не удивившись, что я не доверяю копаться в своем дорожном мешке, словно здесь иностранные шпионы бывают каждый день. Возможно, их всех селят в этот номер.

Едва дверь закрылась, я огляделся более внимательно, и хотя скрытых камер не обнаружил, но держаться нужно так, будто подсмотреть могут в любой момент. Сосредоточился, вызвал термозрение, оглядел внимательно помещение. Везде ровная розоватость, лишь в одном углу чуть-чуть темнее, самую малость. Отогнул ковер, так и есть, между гранитными блоками ввиду осадки здания появилась крохотная щель, тянет свежим воздухом.

Я неторопливо и уже умело снимал железо, горка металла в углу росла. Наконец я остался в рубашке, брюках и сапогах, вздохнул свободнее, но все-таки табурет перенес и поставил так, чтобы все время оставаться возле своих доспехов, а меч, молот и лук тоже на расстоянии протянутой руки.

Дверь распахнулась от толчка ногой, толстый как Тартарен слуга, покраснев от напряжения, внес большой таз. Вода колыхается, как растопленное масло. Я выждал, когда опустит на табуретку.

– Мыло здесь не полагается? Ладно, обойдусь конским скребком. Иди.

Слуга поклонился и молча вышел. Я сбросил рубашку, она растопырила рукава и полетела на ложе, как усталое и пропотевшее привидение. Из окошка приятно тянет сквознячок, вспотевшее тело радостно вскинуло руки, чтобы проветрило и в подмышечных впадинах. Ладони погрузились без плеска, пахнет приятно, что-то добавлено, хорошо бы изобрели какой– нибудь грязерастворимый гель…

Дверь открылась, вошла девушка с большим кувшином в руках, взглянула боязливо.

– Тебе чего? – спросил я.

– Милорд, – сказала она, запинаясь, – я… я полить вам воды…

Я кивнул.

– Давай. А спину потереть можешь?

– Как скажете, милорд.

Я наклонился над тазом, тонкая струйка экономно бежала по спине, по шее, затем побежала вдоль хребта вниз. Я дернулся, сказал, распрямляясь:

– Хочешь, чтобы у меня штаны промокли?.. Лей на шею!

Она сказала очень смиренно:

– Прошу прощения, ваша милость… У вас такая широкая спина, я промахнулась…

– Больше не промахивайся, – велел я строго. – Потри этой щеткой лопатки… Сильнее три, что ты такая хилая? Еще сильнее!

Она уже тяжело дышала, наконец сказала с досадой:

– У вас не чесотка, милорд?

– Грязь, – ответил я. – Не выношу грязи. А приходится глотать по дорогам. И по хребту потри… Еще, еще, не ленись!.. Распустили вас, как погляжу.

Она терла молча, сопела, наконец любопытство взяло верх, поинтересовалась:

– Милорд к нам надолго?

– Конь отдохнет, поеду дальше, – ответил я.

Она помолчала, спросила вдруг:

– А верно, что вы… сын герцога?

– Не имеет значения, – ответил я с небрежностью сына императора. – Лишь бы не сукин сын. Да и то… Вода кончилась? Зачерпни этой, лей на плечи.

Она сказала рассудительно:

– Ваша милость, зальем полы, у вас плечи больно широкие. Вы давайте сперва одно над тазом, потом другое…

Я послушно сдвигался, она лила и терла щеткой, довольно бестолково, вообще руки слабоваты, словно прислали хилую белошвейку. Да и слишком белые руки, ведь крепкий здоровый загар здесь считается признаком простолюдинства, а благородные люди избегают солнца, словно слизняки.