Влада Крапицкая - Видеть, не глядя (СИ)

Руки превратились в чёрт знает что и, завтракая по утрам, я с отвращением смотрела на огрубевшую кожу, сломанные чуть ли не до мяса ногти, чёрную каёмку под ними и не знала, сколько ещё выдержу. Хотя руки были не самым страшных. Через неделю такой прополки, я уже не могла встань на колени, потому что так намяла их мелкими камешками и неровностями земли, что кожа на них постоянно горела. Поэтому приходилось работать на корточках, что тоже доставляло боль, и ноги часто начинали неметь. А уж боль в пояснице я вообще стала воспринимать, как нормальное состояние. Порой я не могла разогнуться и со двора уходила скрюченной буквой «г», а в подвале долго стонала и кряхтела, укладываясь на кровать.

Однако, как бы больно и тяжело не приходилось, я не жаловалась своему похитителю, потому что казалось, он ждал именно этого — моих унижений и просьб прекратить эту пытку. Поэтому, выходя каждое утро во двор, я одаривала его взглядом, полным ненависти, а потом принималась за работу.

Проснувшись на восьмой день своих физических мучений, я услышала, как в окно бьют капли дождя и порадовалась. «У меня сегодня будет выходной… наконец-то! Хоть немного отдохну и высплюсь», — подумала я, но уже через двадцать минут меня затопила ярость, когда мужчина появился в подвале и, дав позавтракать, кивнул на выход, протягивая мне резиновые сапоги и тонкий дождевик.

— Там дождь, и я за две секунды промокну, и эта жалкая накидка из плёнки не спасёт, — сказала я. — Глупо выгонять меня на улицу в такую погоду и заставлять делать то, что совершенно не имеет смысла. Хочешь поиздеваться, заставь меня тогда драить стены и пол подвала зубной щёткой… Или в доме заставь убираться.

— Забыл у тебя спросить, что мне делать, — равнодушно бросил он. — Одевайся, и на улицу.

— Тварь, — прошипела я, обувая сапоги и набрасывая дождевик, а про себя подумала: «Точно хочет, чтобы я унижалась. Ну нет! Не бывать этому! Вот заболею, и сдохну назло ему!».

И я заболела. Проснувшись на следующий день, и снова услышав, как дождь бьёт в окно, я ощутила, как по телу прошла дрожь от воспоминаний предыдущего дня, а потом поняла, что это озноб.

Приложив руку ко лбу, я почувствовала, что он горячий, а судя по общему состоянию — першению в горле, слабости и боли в мышцах, я начала серьёзно заболевать. «Сейчас температура не больше тридцати семи и шести. Но если я снова выйду на улицу и буду день возиться под дождём в грязи, то завтра точно не поднимусь с кровати», — подумала я. «Ну что ж, проверим, насколько мой похититель готов гробить моё здоровье», — решила я, и когда он появился в подвале, сипло сказала:

— Мне плохо…

— Но не настолько, насколько нужно мне, — прервав, произнёс он, и снова поставил передо мной сапоги.

«Подонок! Точно угробить меня хочет! Ну и пусть! После сегодняшнего дня умру, и наконец-то закончится весь этот ужас», — сказала я себе и решила больше не объяснять причины своего недомогания.

Одевшись, я вышла на улицу и не обращая внимания на лужу, плюхнулась в неё коленями и продолжила полоть траву с того места, где закончила вчера.

Холодный, промозглый ветер гонял по тёмно-серому небу тяжёлые тучи, а заодно забирался под дождевик и меня уже начала бить дрожь от холода и его ледяных порывов. Одежда взмокла от дождя, и я чувствовала, как холодные капли, попадая за шиворот, стекают по спине, а руки и ноги окоченели до такого состояния, что я их уже не чувствовала. Но продолжала дёргать траву из земли, приговаривая, что мучения, это не страшно, что надо всего лишь немного потерпеть, а потом я умру, и мне будет на всё плевать — и на дождь, и на ветер, и на наблюдающего за мной похитителя. «Если я ещё в сознании, значит, организм способен это перенести. Вот когда он совсем ослабнет, я или потеряю сознание, а может сразу и умру. У всего есть предел и у меня он тоже имеется. Просто я ещё не дошла до такого состояния, а значит, нечего жалеть себя и уж тем более умолять похитителя смилостивиться, и дать мне хоть немного согреться и отдохнуть».

Приблизительно к полудню перед глазами начало всё плыть, тело знобило уже так, что мышцы начали болеть от судорог, а зубами я начала отбивать чечётку, и это привлекло внимание мужчины. Сойдя в крыльца, он подошёл ко мне и приказал:

— Посмотри на меня.

— Ззаччем? Ввалли на крылльцо и там пряяячься от ддожддя, — процедила я, стуча зубами. — Ммне ннадо выпполоть этту долбббаную трраву.

— Тебе физически плохо? — встревоженно спросил он.

— У мення с утра температтурра, — выдавила я, а потом мир вокруг вообще утратил реальные очертания, и сначала я ощутила, как заваливаюсь вперёд, а потом в лицо плюхнуло что-то холодное и вязкое.

Растянувшись на земле, я поняла, что упала в лужу и вяло подумала: «Вот организм и сдался. Подняться я точно не смогу, даже если меня начнут лупить кнутом».

— Ну что же ты молчала о температуре? — с какой-то непонятной болью прошептал мужчина, и я не поверила своим ушам.

«Это у меня уже глюки от переутомления и пережитых ужасов», — поняла я. «Не может так похититель разговаривать со мной. Он скорее бить меня начнёт», — в голове пронеслась последняя ясная мысль, а потом я соскользнула в какой-то водоворот, где моё тело начали истязать.

То казалось, что меня варят в кипящем масле, то обдают леденящим холодом, то рвут на части, то ломают мне кости и весь этот ужас приходилось переживать молча, потому что губы отказывались шевелиться и издавать хоть какой-нибудь звук, и эта неспособность выплеснуть боль, доставляла ещё больше страданий.

Но иногда краешком сознания, тем, которым ещё была способна здраво мыслить, я улавливала непонятные фразы, а то и куски целых предложений. То кто ласково шептал над ухом, что я глупышка, раз молчала о болезни, и ощущала что-то приятное и тёплое, стекающее по телу, а заботливая рука скользила то по лицу, то по телу, уже принося прохладу. То меня обнимали чьи-то тёплые руки, а голос просил держаться и не оставлять его. То я ощущала чьё-то присутствие рядом и тот озноб, что бил меня, исчезал, и я моментально согревалась прижатая к чему-то тёплому и дающему мне силу. А порой я слышала и мурлыканье рядом с собой, и точно знала, что Маврикий рядом со мной и это позволяло хоть ненадолго успокоиться и набраться сил, чтобы продолжать бороться с тем адом, в котором мучили моё тело.

Присутствие Маврикия казалось единственным, во что можно было верить, потому что остальное было нереальным. Не мог мой похититель так нежно, или ласково, или умоляюще разговариваться со мной.

А однажды моё сознание уловило даже часть разговора и, силясь отодвинуть боль, я прислушивалась к словам.