Марк Даниэль Лахлан - Фенрир. Рожденный волком

— Кто прислал?

Она прижала ладонь к голове, пытаясь прикрыть волосы.

От подножия холма доносился шум — собачий лай и крики людей.

— Князь народа русь, Олег.

— Тогда заклинаю тебя, ради твоего князя, помоги мне. Мне от них не сбежать. Ты меня спрячешь? — взмолилась Элис.

Он подошел к ней, поднимая нож.

— Смерти я не боюсь, — сказала она.

— Ну, надеюсь, до этого не дойдет, — отозвался коротышка. — Прошу прощения, госпожа. — И с этими словами он отрезал порядочную прядь ее волос.

Глава пятая

ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ

Битва в церкви закончилась. Викинги выгнали франков на улицу и захлопнули двери, оказавшись таким образом в ловушке. Исповедник слышал изнутри, как франки собираются под церковью, слышал их взволнованные голоса:

— Они там! Они внутри! Мы их поймали.

Ему на ум сами пришли слова псалма, но он не стал произносить их вслух: «Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых»[3].

Он был готов воззвать к Богу из Ветхого Завета, могущественному, оберегающему, мстительному Богу. Но вместо того он поблагодарил Господа за испытание и помолился о том, чтобы язычники успели обратиться к Христу перед смертью. «Божья воля, — подумал он, — направляет все в жизни, поэтому жаловаться или выказывать слабость перед лицом испытаний означает роптать на Бога Если что-то происходит, то только потому, что Он пожелал, чтобы было так».

Викинги рядом с ним переговаривались. Он успел достаточно выучить их язык во время предыдущих осад, чтобы улавливать суть беседы. У исповедника были удивительные способности к языкам. Язык норманнов пришел к нему так легко, будто он с детства говорил на нем.

— Мы крепко здесь застряли.

Исповедник слышал, как мечутся по церкви норманны.

— Сколько погибло?

— Из наших вроде никто не погиб. Во всяком случае, я не вижу. У кого-нибудь есть свеча или хворост?

— А люди Зигфрида? Сколько их уцелело?

— Четверо. То есть, мне так кажется, сейчас трудно сказать наверняка.

— Не может быть, чтобы четверо. Только за нами бежали четверо.

— Знаю. Однако воинов короля не назовешь отличными бойцами.

— Зато у одного из них был отличный меч.

— Но ты все равно не смог бы его забрать, Офети. Если бы его сородичи увидели у тебя этот меч, случилась бы большая беда.

— Это точно. У них.

Офети. Исповедник решил, что это прозвище. Означает, наверное, «толстяк».

— Тебе пришлось бы его вернуть. Ну и темень здесь, хоть глаз выколи. Ты что, без штанов и башмаков?

— Точно.

— Слава Тору, что здесь так темно. А почему ты полуголый?

— Я как раз собирался показать одной бабенке в лагере свои способности, когда этому паршивому Ворону приспичило лезть на стену. Я так понял, что ты не обрадуешься, если я задержусь, натягивая штаны.

— Не-е, она просто стянула у тебя штаны, когда ты на минутку отвернулся!

— В наши дни шлюхам доверять нельзя, — согласился Офети.

Зазвучал новый голос:

— Неудивительно, что франки удрали, уж больно громко ты звенел.

Все засмеялись.

— Не могу поверить, что мы позволили втянуть себя в это дело, — проговорил чей-то приглушенный голос.

— Да, идти за этим оборотнем было не к добру.

— Если б мы не пошли, он точно схватил бы ее. Но посмотри на дело с другой стороны. Нас окружило столько врагов, что даже тебе, Хольмгейр, удастся кого-нибудь убить.

— Это ты виноват, Офети, это твой бог Тюр благословил нас множеством врагов.

Голоса звучали непринужденно, мужчины смеялись. Исповедник понял, что это такое, — воинская бравада, но даже если они прикидывались, то очень убедительно, вынужден был признать Жеан.

— Давайте смотреть правде в лицо, — сказал тот, кого назвали Хольмгейром. — Виноват во всем только этот ослепленный Одином человек-ворон, за которым мы пришли сюда. Где он теперь?

— Побежал догонять волка и девчонку.

— Угу, великолепно. В таком случае прощай, награда. Зигфрид скорее подвесит нас за мошонку, чем наградит.

— Но нам еще может повезти. Фастар и остальные побежали за ним.

— Понадеемся, что они спустят с паршивца шкуру, когда догонят.

— Понадеемся, что он не спустит шкуру с них.

Этого голоса исповедник до сих пор не слышал. Он звучал спокойнее остальных и гораздо серьезнее.

— Слишком поздно. Ворон ее схватит. Он сказал, что так будет.

— Не говори так, Астарт. Эта девчонка стоит живой семьдесят фунтов серебра. А он что хочет? Принести ее в жертву?

— Ничего подобного, он просто хочет ее убить.

— Но зачем?

— Что значит «зачем»? Разве слугам Одина нужна причина, чтобы желать кому-нибудь смерти? Может, он проголодался.

— О, нет. Нет и нет!

— Но разве это не причина?

— Я же не могу принести Зигфриду кучу обглоданных костей!

— Почему же нет?

— Скажем так, кости могут быть чьими угодно.

— Значит, так и сделаем, — сказал Офети.

Подобное предложение отчего-то ужасно рассмешило викингов.

Жеан услышал, как скрипнула, открываясь, дверь церкви, раздался крик, и дверь снова захлопнулась.

— Попробуй, ты, франкская свинья, только попробуй! — прокричал северянин. — Только сунься!

Хольмгейр сказал:

— Слушайте, здесь темно, как в заднице у Гарма. Надо добыть огня.

Исповедник продолжал молиться за спасение душ северян и гибель их тел.

— Да плюнь ты. Скажи лучше, что делать с толпой снаружи? Точно знаю, они нас выкурят. И тогда огня будет хоть отбавляй.

— Они ни за что не сожгут святое место, это же наша работа. Успокойся. Все равно этот дом крепкий, как скала, сомневаюсь, что его можно вот так запросто взять и сжечь. Худшее, что с тобой случится, — смерть от меча.

— Ну, если так, то беспокоиться не о чем.

— На самом деле худшее, что может случиться, — это если нас схватят живьем.

— Я не дамся. — Это произнес четвертый голос, низкий и сиплый.

Жеан услышал, как чиркнул кремень, кто-то принялся раздувать огонь, а затем сказал:

— Погодите-ка, а это еще кто такой?

Меч вышел из ножен.

— Нищий.

— Нет, посмотрите на его волосы, это монах. И я вам скажу, ребята, кто это такой: наш заложник, который выведет нас отсюда. Это же их искалеченный бог. Бог Жеан, о котором они постоянно пекутся.

— Не бог, — отозвался Жеан, намеренно коверкая язык. Он понимал, что викингам лучше бы не знать, что он подслушал весь их разговор. Однако предположение, что он может быть божеством, вынудило его заговорить.