Марина Дяченко - Кон

Дрозд тяжело обернулся:

– Скажи ей неправду. Скажи… Слушай, уйди, Борька! Я могу тебе рыло начистить, но стыдно же будет потом…

Борис отошел. Сел на кромку газона, спиной к фонарному столбу.

Тимур смотрел на закрытую дверь.

…Начали удачно. Дрозд, игравший Ученого, укладывался точно в заданный ритм. Его партнерша Оля, которой всегда трудно давалось начало спектакля, шла за Дроздом, как овечка на привязи…

Только чрезмерная седина на висках Дрозда почему-то отвлекала и раздражала Тимура. Он успел подумать, что надо бы точнее выверить грим…

А потом он понял, что ничего, кроме фальшивой седины, не видит и не замечает. Что Дрозд весь соткан из фальши, что Оля говорит невнятно и тихо, что сцена безбожно затянута. Никакого действия нет и в помине, диалога нет, есть формальные слова и жесты, и зритель начинает потихоньку ерзать, скрипеть мягкими креслами, вполголоса переговариваться, нетерпеливо кашлять…

Спектакль, еще вчера натянутый, как струна, теперь провис сырым тестом. Тимур ждал, что появление Кирилла спасет дело – но получилось еще хуже.

Кирилл весь был будто деревянный. Сломанная рука сковывала его движения – но не было настоящей боли, так поразившей мать на утреннем прогоне. На сцене стоял неуклюжий юноша, ничего не видящий, не слышащий, существующий отдельно от партнера, говорящий заготовленный текст…

И тогда у Тимура потемнело в глазах.

Вот, оказывается, как это бывает.

Вита стирала белье в ледяной воде, но энергии, так радовавшей когда-то Тимура, не было и в помине. Был наигрыш, суета, разлетающиеся грязные брызги, грохот стиральной доски, съедающий текст и Виты, и партнера…

В зале откровенно скучали. Кое-кто ушел, не дожидаясь перерыва; пустые места зияли выбитыми зубами. Когда, наконец, рассыпающийся на ходу спектакль дотянулся до антракта, зал встретил опустившийся занавес разочарованным гудением и редкими хлопками.

Половина зрителей сразу же рванула в гардероб – за своей одеждой. Хлопали, выпуская людей, входные двери.

…Эти двадцать минут перерыва были самым страшным временем в его жизни. Потому что он пошел к ребятам, и криком, угрозами, руганью взялся доказывать, что второе действие отыграть надо во что бы то ни стало, потому что артистов, не доигравших спектакль, Кон просто не выпустит на улицу…

И они сыграли второе действие, которое прошло под свист, кашель, громкое сморкание и ехидные смешки.

После того, как опустился занавес, им устроили короткую издевательскую овацию. Все те, чьи спектакли с успехом шли на Коне – артисты, режиссеры, драматурги – все они хлопали в ладоши, приветствуя неудачу нахальных конкурентов.

Через полчаса после окончания спектакля перед служебным входом Кона остановились сразу две скорые. Дрозд поехал с Кириллом, которого надо было срочно везти в хирургию, Тимур сел в машину с Олей, которую срочно надо было везти в неврологию; Вика и Борис остались ждать в прокуренной гримерке.

…Кириллу вкололи обезболивающее и снотворное, и он спал. Оле вкатили три укола кряду, и она тоже спала, а немолодая врач качала головой, стоя с Тимуром в продуваемом сквозняками приемном покое:: «Это у меня девятый пациент… после Кона. Да-да… Вы-то сами – как?»

…Потом они провожали Виту. Вита была твердая, как алебастр, и такая же белая. Тимур что-то говорил – вряд ли Вита слышала хоть полслова…

А потом снова, как примагниченные, вернулись к Кону. Который встретил их темными окнами и наглухо закрытой дверью служебного хода.

– Тима, пойдем домой. Пойдем, проводим Борьку… Оставь ты эту дверь. Оставь ты это… все. Переживем…

– Коля, – сказал Тимур, оборачиваясь. – У меня к тебе огромная просьба… Отвези Борьку сам. Мне надо… у меня есть еще одно дело.

В квартире долго никто не отзывался. Тимур позвонил снова. И еще.

Шорох. Свет в дверном глазке. Кто-то смотрит на Тимура с той стороны, из-за двери.

Щелкнул замок. В желтом проеме обнаружился человек в распахнутом халате, всклокоченный, с мятым, как пластилин, розовым лицом:

– Ты знаешь, который час?!

– Полтретьего ночи, – сказал Тимур. – Надо поговорить.

– Ты мне… Ребенка разбудил!

– Надо поговорить, Дегтярев. Пустишь меня – или на лестнице перетопчемся?

О чем-то нервно спросила женщина из глубины квартиры.

– Спи! – крикнул ей Дегтярев. – Спите, все в порядке…

Исподлобья глянул на Тимура:

– Заходи…

У входа Тимур сбросил ботинки. В носках прошел на просторную кухню, присел на самый край клеенчатого диванчика; кухня была аккуратная и яркая. В углу стоял высокий детский стульчик, на вешалке для полотенец висел нарядный фартучек-слюнявчик.

– Тебе выпить? – деловито осведомился Дегтярев. – Оно обычно очень помогает…

– Нет, – Тимур мотнул головой. – Выпить я и сам могу. Мне поговорить.

– Н-ну, – неопределенно протянул Дегтярев, устанавливая на плитке красный пузатый чайник. – – Я же тебя предупреждал… правда ведь? Но лежачего не бьют… Чего уж теперь старое поминать… Чем я могу помочь тебе, Тима?

– Ты сказал: «Спектакль хороший, но Кон его не примет».

– Я сказал – «спектакль забавный»…

– Ты сказал: «Не секрет – что нравится Кону». Я-то по простоте душевной думал, что ему нравятся хорошие спектакли…

Дегтярев серьезно кивнул:

– Ты правильно думал.

– Но ты имел в виду что-то другое? Когда говорил…

– Нет, Тима, – чуть преувеличенно удивился Дегтярев. – Я имел в виду именно хорошие спектакли. Профессиональные, серьезные… Не секрет, что Кону нравятся хорошие спектакли.

Тимур помолчал.

– Значит, мой спектакль недостаточно хорош?

Дегтярев поджал губы:

– Тима, я тебя понимаю, все еще очень свежо… Потрясение от провала… Давай сейчас не будем об этом, а? Может быть, через неделю, когда страсти поулягутся…

Тимур сухо усмехнулся:

– Все, кто нуждался сегодня в утешении, уже получили его – из рук медсестры со шприцем… Почему ты заранее знал, что спектакль не понравится Кону?

– Потому что он сырой и беспомощный, – мягко сказал Дегтярев. – Видишь ли, Тима… Кон не в состоянии добавить спектаклю достоинств либо недостатков. Он берет то, что уже имеется – и тактично выделяет, подчеркивает… то, что считает нужным. Это можно сравнить с искусством фотографии – вот женщина средних лет, с помощью света и ракурса можно сделать из нее старуху, а можно – юную красавицу… При этом лицо будет одно и то же – ее лицо. Весь вопрос в том, любят ее или нет…

– Нас не полюбили, – сказал Тимур.

Дегтярев кивнул: