Война (СИ) - Дильдина Светлана

Неприятно стало от этих невинных в общем-то слов. Или привычка уже — искать задний смысл во всем, что он говорит?

— Расскажи, как все было, — почти потребовала она, — Об этой… смерти.

Под сердцем екнуло — а если сейчас согласится, и это будет последнее услышанное в ее жизни?

— С удовольствием, и даже слова молчать с тебя не возьму. Сама никому не проговоришься.

…В начале зимы, увидев Энори на мостике ночью, она потеряла сознание. Но так страшно ей не было. А ведь он всего лишь выполнил ее просьбу-требование и рассказал. Свеча мерцала, казалось, не свет, а кровь разлита на столике. Что он сделал… не Энори, нет… что теперь будет с Хинаи…

— Хватит, — в лицо Лайэнэ бросился снежный вихрь. Она задохнулась — и пришла в себя. Гость ее отряхивал снег с рукава. Окно было распахнуто — видно, наклонился и зачерпнул снаружи. Ощутила почти благодарность за такой человеческий способ.

— Мы можем говорить дальше?

— Ты прав, я никому не скажу… Но у меня остались вопросы. По слухам, тебя видели в разных местах. Но ты не призрак, и сквозь стены вряд ли пройдешь. Ты отводишь глаза?

— Это нетрудно. Люди все равно видят то, что им заблагорассудится, а не что есть на самом деле…

Она вспомнила, как белела на груди тонкая ниточка шрама — будто не так давно порезали кожу. Думала, на нелюдях не остается следов от ран. Хотя на горле нет ничего — верно, вскоре исчезло бы и то напоминание о стреле.

— Каково тебе было умирать? — спросила неожиданно для себя. Он повел плечом:

— Не слишком приятно. Тагари невольно поступил умно… когда из тебя вытекает вся кровь, остаться в живых трудно. Ударь он меня острием хоть в сердце — я дотянул бы до вечера, а там сумел бы поправить дело. Я могу жить и с большой кровопотерей, но не такой же! И дышать нечем.

По его лицу мелькнула тень отвращения. Видно, и впрямь несладко пришлось.

— А потом еще на костер… если бы не Тэни, я долго бы не сумел вернуться.

— Значит, тогда, после крепости, ты и вправду к нему приходил… И если бы в Дни мертвых мальчика не охраняли…

— Думаешь, легко восставать из мертвых?

— Тебя так любит эта земля, что позволяет приходить снова и снова?

— Может быть, наоборот. Я ей не нужен.

Лайэнэ помолчала.

— Ты, говорили, слышал, как травинки шевелятся в поле, умел видеть чужие сны. Как мог позволить ему полоснуть ножом по горлу?

— Я привык читать его гнев… и, живя среди людей, потерял чутье, — в голосе сквозило недовольство, — Был занят другим — и не понял, что злость Тагари имеет отношение ко мне — настолько. Он часто на меня сердился раньше… я не придавал этому значения. Но сейчас нет смысла о прошлом. Скажи, это ты настояла на том, чтобы мальчика отвезли в Лощину?

— Я.

— Надо же, Кэраи тебя послушал…

— Оставь ребенка в покое.

— С какой стати? Он мой.

— Он дитя человека, а не горной нечисти. И не твоя собственность.

— По-твоему, я тварь, которая не имеет права существовать. Быть может. Так хочешь защитить мальчика… Но тянется он — ко мне, а не к родному отцу. От того за всю жизнь не услышал доброго слова. И от Кэраи — лишь то, что помогло бы завоевать доверие, Тайрену все же наследник Дома. Эти люди даже не знают, какой он и на что способен. Разве им был нужен больной ребенок?

Повисло молчание. Пламя подрагивало, будто мерцанием пыталось разбить тишину.

— В Лощину тебе хода нет, — наконец сказала Лайэнэ. — В сами храмы уж точно.

— Смотрю, ты скоро устроишься нянькой в дом Таэна. Я не за этим сюда пришел, к тому же сделанное уже сделано. Тайрену увезли.

Плохо, подумала молодая женщина. Очень плохо. Он не смиряется с поражениями. Сейчас в Лощине за мальчиком наблюдает ее человек, но лишь наблюдает издалека, не больше…

— Что ты от меня хочешь?

— Тебя рядом, как раньше.

— Рядом? Охотничьих птиц подзывают свистом, привязывают за лапы и закрывают им головы колпачком. Но они и то свободней.

— Только их никто не спрашивал, натаскивая на охоту. А я могу кое-что тебе предложить.

— Что же?

— Спокойные ночи для горожан — те, что я проведу возле тебя.

— У тебя останется довольно других ночей. Да и дней.

— Скажи это тем, кто мог бы спастись.

Лайэнэ прикусила губу — сильно, почти до крови; лишь почувствовав боль, спохватилась.

— Я думала, только люди возвращаются из Нижнего Дома чудовищами. Хотя с чего я взяла, что раньше ты обходился без убийств.

— Не всегда. Но ты права, я мог это делать. Раньше… меня любили, — ей послышалась горечь в голосе.

— Тогда странно, что вернуть ты пытаешься именно меня.

— Что бы ты понимала, — ответил он довольно резко и как-то совсем уж по-человечески.

— Да, я не понимаю. Ты сказал про любовь. Зачем тебе женщина, которая ненавидит тебя и боится?

— Будь все так просто, мы бы не разговаривали сейчас, уж точно не так. И отношение меняется, ты должна это помнить.

— Уж точно не к лучшему, — делано рассмеялась Лайэнэ. В голову пришла мысль, то ли испугавшая, то ли принесшая облегчение:

— Ты ведь намеренно поступил так со мной и Рииши? Я и тогда была тебе нужна, не просто ради игры?

Он молчал, ждал ответа; поразилась, что совсем не ощущает телесности его присутствия, словно не человек рядом, а отражение в зеркале, если бывают столь большие зеркала.

— Твои условия… Не пытайся сделать меня виноватой в бедах целого города.

— И не думаю даже. Я это делал уже, но не с тобой. А ты… то из прошлого, что может меня сдержать.

— Не уверена, что ты сам хочешь этого.

— Зачем иначе я бы пришел и рассказывал? Молчишь… Ну, придумай себе какое-нибудь объяснение, мне все равно не поверишь.

…Их зовут Забирающими души… зря, что ли? Чудовище легче представить ужасным, отталкивающим всем своим обликом. Как просто было бы — уродливые, грубые, пахнущие кровью, вызывающие страх с первого взгляда. Увидел — беги, если успеешь. Смешно…

Их красота — не более чем приманка. У них нет души, нет никаких человеческих чувств.

Дети смерти… они все такие, или же он такой один?

Будь это всего лишь маска, ее можно было бы сорвать. А тут и срывать нечего, как не снимешь верхний слой с воды — на смену тут же подоспеет новый.

Что-то крутилось на заднем плане, мешало, как мешает гудящая невдалеке муха недостаточно опытным музыкантам. Он сказал «раньше я мог это делать».

— Но легенды все говорят — такие, как ты, не нуждаются в людском обществе и не заходят под крыши.

— А мне… Знаешь, кошка может играть с мышью, но ей не придет в голову явиться в мышиные норы, прикидываясь одной из маленьких серых зверушек. Мне — пришло, — он улыбнулся — слегка издевательски, и, как показалось Лайэнэ, эта издевка была не над ней. — Но ведь так и сам не заметишь, начнешь жить по правилам, которые диктует нора.

Жест, остановленный в самом начале — рука его потянулась к горлу. Не будь так напряжена, не заметила бы.

— Всегда пребывать под чужой личиной…

— Все носят маски, все видят не то, что на самом деле. Я долго имел дело с актерами — что их игра, как не обман? Но как люди ценят такое искусство!

— И ты никого не тронул, живя в этом городе? — не дышала, ждала, что он скажет.

— Нет, я же сказал — не всегда, — ответил он после паузы. — Но душа — ведь не только жизнь или смерть. Это еще и чувства… я научился брать их.

— Значит, тебе поэтому нравилось вызывать любовь горожан? И театр… тоже не просто так?

— По большей части. Зачем убивать — весь город принадлежал мне, вся провинция. Выбирай, не хочу… И любовь — ее больше всего, и страх, и ненависть, и надежду — они все мне давали и так, стоило лишь повернуться в нужную сторону. Иногда я выходил ночью в город, на улочки, куда стараются без нужды не соваться, где не знают в лицо… Я выглядел легкой жертвой, — он оборвал сам себя. — Всего мне хватало.

— Значит, если бы не твоя смерть… то есть…

— Кэраи мешал мне, сильно мешал. Пришлось делать то, что просто так я не стал бы — зачем?