Татьяна Мудрая - Мириад островов

Лодку, непохожую на здешние, вырубленную из целого ствола с наращенными доской бортами, собирали целых три недели. Уже и зима настала, но море по-прежнему даже у берегов не затягивалось льдом. Наполняли лари зерном, посеребрённые внутри цистерны — водой, бочки солониной, коробья из плотной бумаги — сухими травами для заварки снадобий: боялись цинги, гнилой лихорадки и прочих напастей. Будто собирались на другой конец света — пожалуй, так и было.

В последние дни занесли в каюту большие сундуки с одеждой, слесарным и столярным инструментом, малые шкатулки с деньгами, вырученными за продажу части имущества Галины. Буквально за несколько часов до отплытия загнали небольшое стадо молочных верблюдиц — кормить малышку. Та по-прежнему оставалась безымянной, хотя Галина перебирала имя за именем.

Перед самым отплытием появился, наконец, Барбе. Радостный, слегка задумчивый и нимало не смущенный. Поднёс богатые подарки: отменный хирургический набор с запасом безвредных, по его словам, опийных таблеток, ребек для Орихалхо, отделанный перламутром, и — самое главное — Сардера в новой сбруе.

Верхом на Сардере она и выехала на продуваемый ветрами берег: наблюдать за погрузкой. Смирный мул клирика выступал рядом.

— А теперь, когда нас слышат, признайся: это ведь ты Рауди сподобил брату в ноги пасть? Не ради одной безопасности его отправил?

— Положим, он и сам порывался искать правду. Я ему только быстрый путь организовал. И снабдил кое-какими аргументами. Видишь ли, Кьяртану множество таких, как твоё, дел на стол кладут. И половина — рутенских. И добрая треть — о бастардах его приятелей и бастардах бастардов его приятелей. Пока бы поразгрёб. Его женщины о тебе и думать забыли — не их вина, жизнь такая. А Орден Езу умеет подобрать аргументы, за что, собственно, его так не любят.

— Не совсем поняла. Ты сам не мог явиться со своими убойными аргументами? Понадобилось больного гонять?

— Гали моя, — он положил руку на отросшие, словно после тифа, кудряшки. — Я попросту боюсь. Ты ведь видела воочию, каков он? Если узнает обо мне, если хоть кто-нибудь проговорится, что вот есть такой я — позовёт, не удержится. И я тоже — не удержусь. И ладно бы — одному мне на том костре гореть.

— Вот значит, как, — медленно проговорила она, — тогда и я тебе скажу начистоту. Люблю я тебя, такого неладного. С самого начала полюбила и до самой смерти. Что уж ты там об этом помыслил — не столь важно. Холить и лелеять мечту можно и без того. А скоро и ещё кое-кого лелеять и холить. Твою дочь. Бабки говорят, и верно девочка будет.

Кажется, он попробовал удержать слёзы — оттого финальная улыбка вышла кривоватой.

— Знаешь, я непременно вырвусь. Приеду повидаться.

— Не торопись, Я думаю, вокруг острова снова кордон поставят. Уже из-за меня.

— Что, снова Белая Хворь?

Галина кивнула:

— Разгулялась. Опять жиром смазывать, снова растирать от онемения. Надеяться на лучшее. Как говорится, праздник, который всегда с тобой.

— Хоть весточку пришли. Я распоряжусь дать тебе обученных почтарей в клетке.

— Если хочешь. Полагаю, твой Рауди и твой… твой король уже о голубях раньше подумали.

— Только не о таких.

Оба посмотрели друг на друга и, наконец, рассмеялись.

После долгой качки и скуки, которые донимали всех, за исключением младенца, рулевой, наконец, крикнул:

— Лево по борту остров, Явно тот самый — белые турманы как вылетели из клетки, так и не вернулись.

Вдали сияло нечто золотое на белом — снегу или тумане. Сверху опускался купол чистейшей голубизны, заключённый в оправу радуги, по сторонам летели подгоняемые верхним ветром облака.

Причалили, выставили сходни. Первой спустили с них Галину, для чего понадобились усилия двух крепких гребцов, мужа и большая плетёная корзина. Расстелили на большом камне плащ, усадили беременную. Было тепло, несмотря на зиму, — южный ветер тянул долгими влажными порывами, колыхал длинные сухие стебли.

Свели Орихалхо с девочкой. Та для уюта сидела в особом заспинном мешке и вертела головкой во все стороны. На море она заметно подросла. Потом стали спускать грузы.

— Сразу тент натягивайте, как бы дождь не налетел, — командовала Орри.

— Без надобности, — возразил рулевой. — Вон там грот сухой. Здесь единственная бухта, куда можно пристать, вот хозяин и озаботился о складе.

— Загон для мулагриц он тоже оборудовал?

— Орри, не беспокойся, они всё уладят, — Галина подвинулась на сиденье, показала — сядь рядом. — Это ковыль, пырей или рожь вокруг?

— Одичавшая пшеница.

— Почти по Шишкину — был такой рутенский художник. Там ещё посерёдке дуб выписан.

— Будет тебе и дуб, и целая дубовая роща вокруг тихой воды. Внутри острова, где ещё остались не пепелища, а несколько заброшенных домов. Лучший собирались окурить серой и проветрить к нашему приезду. Ты понимаешь, что именно здесь?

— Твоя родина. Чумной атолл.

— Да. Не боишься той, что дремлет столетиями?

Галина обняла подругу:

— Только не с тобой.

— И не с Рауди, верно?

Они дружно встали, замахали руками. Потому что к ним уже скакал Аль-Кхураб со всадником на спине.

Рауди соскочил с седла, щёлкнул дитя по носику, обхватил юный живот обеими руками — сильными, горячими. Сказал вместо «здравствуйте»:

— Ух какой. Долго тебе ещё его таскать, Гали?

— Да месяцев шесть-семь, пожалуй. А там, глядишь, и сама ножками пойдёт, — рассмеялась женщина.

— Уж я ждал-дожидался. И на море во все глаза смотрел. Ну а когда эта пара в небе закувыркалась — понял: близко.

— Ну что ж, показывай жильё. Погоди только — Сардера на берег сведут, — сказала Орри. — я-то, может быть, за твоей спиной и помещусь, но вот живот твоей любимой — вряд ли.

— Любимая у нас с тобой одна. Я не ревнивый. Я, может быть, тебя покрепче её самой люблю.

Дом стоял на особицу, не так далеко от деревни, чтобы трудно было навещать довольно ещё крепкие службы, но и не настолько, чтобы лицезреть давнюю беду. Некрашеные брёвна были соединены лианой, которая от возраста закаменела, внутри было чисто, вдоль стен стояла мебель: лавки и сундуки.

— Своя обстановка, родная, — объяснил Рауди. — Починять только пришлось. В тех избах и столы имеются, и кровати, но я пока не рискнул. Здесь-то поветрие факт не гуляло.

— Точно знаешь? Откуда? — спросила Орихалхо.

— Не ты, что ли, уходя, запись оставила? — ответил он. — После тебя и передо мной тут разве братья Езу гостили — они отчаянные. По смыслу темновата, надо отметить. И размер никакой, и рифмы самые обыкновенные. Но на слух звучит красиво. Я по ней ещё в чистописании тренировался.