Федор Чешко - Урман

Всего крохотный осколочек мига потребовался Яромиру, чтобы понять, какую глупость он сотворил. Но исправить эту глупость было ему уже не по силам. Даже то, что на его ладонях так и не появилось ни единого кровяного пятнышка, — даже это уже не имело никакого значения.

Ссутулясь, как будто бы вся тяжесть придавившего площадь безмолвия легла именно на его плечи (а ведь так оно, в общем, и было), Яромир повернулся, взошел по ступеням, скрылся в избе и плотно прикрыл за собою дверь.

И тогда Белоконь грустно сказал, невесть к кому обращаясь:

— Ведовство — это не обязательно по всякому поводу тревожить богов призывами да моленьями. Иногда одними божескими именами можно огромные дела совершать.

И опять взволновался, загомонил собравшийся на площади люд. Только теперь это был именно гомон взволнованной общины, а не рев готовой передраться толпы.

Кудеславу стало обидно и грустно. Вот так: изломал голову, додумываясь до истины; горло надорвал, пытаясь убедить, доказать, — не вышло. А тут несколько обманных слов, и все получилось. Неужели мудрость — это впрямь всего лишь умение вовремя да к месту соврать?!

А хранильник внезапно напрягся, прислушиваясь к чему-то вроде бы одному ему слышимому, потом взбежал на крыльцо и принялся дергать дверь общинной избы.

Дверь не поддавалась.

— Ломайте! Быстро! — хрипло выкрикнул Белоконь.

Мечник (даром что казалось ему, будто уж и просто стоять на ногах сил почти не осталось) подоспел на помощь одним из первых. Хлынувшие следом сородичи оторвали, отбросили от него Векшу; самого же Кудеслава и Белоконя плотно прижали к дверным брусьям. И тут Мечник услыхал то, что, очевидно, всполошило волхва: доносящийся из избы бесстрастный отрешенный напев. Вот только слов нельзя было разобрать…

Потом кто-то сбегал за топором и — хвала богам! — додумался не проталкиваться с ним к двери, а забежать сбоку крыльца и сунуть рукоять в Кудеславовы пальцы. Волхв спиною, локтями и посохом оттеснил напирающих, давая Мечнику возможность размахнуться.

На десятом ударе дверные обломки провалились внутрь.

Спотыкаясь, руша что-то невидимое в полумраке сеней, Кудеслав и хранильник ворвались в избу (дверцу, отгораживающую сени от избяной внутренности, Мечник с ходу вышиб плечом).

Оба они, будто вкопанные, замерли на пороге, и вломившиеся следом родовичи каким-то чудом умудрились тоже остановиться, не сбив при этом Белоконя и Кудеслава с ног.

…за дыханье и плоть, за деянье и молвьискупительной вирой горячая кровьрастворится в пресветлом огне.Продолженья себе только зло не найдет —станет горечью пепла и дымом уйдет,а добро пусть добру на добро оживетв очистительном светлом огне…

Яромир стоял на коленях перед Родовым Огнищем, держа обеими руками жертвенный нож — зазубренное лезвие из черного полупрозрачного камня, никогда не виданного в здешних краях; лезвие, древностью своей могущее потягаться с древностью самого Вяткова корня.

Глава роду-племени стоял на коленях лицом ко входу, но между входом и ним лежало Огнище, и крохотные искры неугасимого пламени вздрагивали в Яромировых зрачках, а лежащее на широких заскорузлых ладонях древнее лезвие овевал легкий прозрачный дым.

Старейшина глядел на ворвавшихся и не видел их, словно не принадлежал уже к им принадлежащему миру.

А потом…

Конечно, они успели бы помешать.

Если бы смогли.

Если бы догадались, что не помешать нельзя.

Яромир вздернул бороду, и древнее иззубренное лезвие легко, словно играючи, скользнуло по запрокинутой шее.

Он еще оседал, еще валился вперед, когда из рассеченного горла хлынул в Огнище горячий алый поток. С шипеньем и треском взвился под самую избяную кровлю столб чадного сизого дыма, и…

Жертва была слишком обильна, а огонь слишком слаб — те, кому вменялось его кормить, чересчур увлеклись происходящим на площади.

Родовой Неугасимый Очаг погас еще до того, как рухнуло в него огромное тело старейшины.

— Лисовин велел тебе кланяться!

Кудеслав вздрогнул и едва не свалился с бревна. С ошкуренного, до блеска истертого бревна, лежащего у самой ограды волховского подворья. А сам хозяин подворья стоял в каком-нибудь шаге и усмешливо глядел на озирающегося, трущего кулаками глаза Мечника.

Возвратился, значит, хранильник-то. Вон и Белян по двору бродит уже расседланный…

А ты, значит, воин могучий, задремал, греючись на теплом предвечернем свету. Как старый дед. Сидя.

— Лисовин, говорю, поклон тебе шлет. Он уже три дня как из мордвы. Все ладно у него, и рана совсем затянулась.

— Ну, что там еще в граде? — спросил Мечник, подавляя зевок.

— Еще… — Белоконь подергал себя за бороду; как-то странно (прицениваясь, что ли?) оглядел Кудеслава. — Еще они надумали собрать завтра к вечеру общинный сход. И тебе, мил друг, на том сходе надобно быть непременно.

— Так уж и непременно? — Мечник снова зевнул, беспечно махнул рукой: — Обойдутся. Я им надобен бываю только для драки.

Волхв неодобрительно хмыкнул и вдруг предложил:

— Пойдем-ка погуляем маленько. А то, гляжу, ты уж скоро в это бревно корень пустишь. Уезжал — сидишь; воротился — сызнова сидишь. Что ли, за два дня так ни разу и не приподнялся?

— С твоими бабами высидишь! Принеси, подними, передвинь… Ровно своих сынов нету — все я да я…

— Это им так велено было, — ухмыльнулся Белоконь. — Чтоб ты ушибы свои бездельем не тешил. Ну, как она, спина-то? Болит?

Нет, боль прошла, оставив по себе лишь вялость да страх перед резкими движениями. Но и страх этот обещал скоро минуться.

Уж что-что, а всякие-разные хвори изгонять хранильник умеет. Да и Векшина заслуга в этом деле вовсе не малая…

Тем же вечером, когда погасло Неугасимое Огнище, Белоконь, одолжив у кого-то телегу, увез Векшу и вконец обессилевшего Кудеслава к себе на подворье. И вот, еще пяти дней с той поры не прошло, а от увечья, мнившегося тяжким, осталась малая чуточка.

Выходили. Хоть одни лишь боги ведают, скольких сил это стоило Белоконю и Векше. Ильменку вон саму теперь впору выхаживать: отощала так, что на животе хребет проступает…

…Перебравшись через шаткую огорожу, Мечник и волхв неторопливо двинулись к лесу. Хранильник рассказывал, что в племени сильно напуганы открывшимися черными затеями Яромира и еще сильней — утратой Родового Огня:

— Однажды ведь такая беда уж чуть не случилась: помнишь, когда Навьи жертву мою не приняли? Но в тот раз боги помиловали, удалось-таки раздуть уголья. А нынче… Наверное, в ближайшие дни родовичи твои снарядят посольство в Грозову общину — за новым огнем (хоть и чужое племя, а от того же корня ведется). И еще, верно, надумают-таки соглашаться на дань для «над старейшинами старейшины». Этакий гуд по общине пошел: Навьи нам теперь не охорона; сделались мы отныне почитай что безродными; а ежели новый старейшина тоже вздумает бедокурить, то где на него управу искать?