Андрэ Нортон - Аромат магии. Ветер в камне

Эразм убедился — и наслаждался уверенностью, — что защитная паутина наконец прошла испытание. Пусть теперь Йост, или Гиффорд, или даже оба попробуют разнюхать, что он замышляет!

Повелитель Стирмира скрутил свиток и закрыл книгу, размышляя вслух. Самый важный инструмент лежал этажом ниже и спал неестественно глубоким сном. Впрочем, этот вопрос еще следовало обдумать, как и то, что сейчас происходило в дане Фирта.

Ветер не умирает, а лишь отступает, возвращается дразнящими порывами, донося до слуха далекий рокот. Кто может подчинить себе Ветер? Такой силы нет ни у кого в этом мире.

Однако Договору подвластен даже Ветер…

Никто не знал, что такое Ветер — живое ли он существо с собственными мыслями и желаниями или бездумная стихия. Теперь же все, кто слышал его, не сомневались, что он не только разумен, но и готовится к битве, невзирая на узы, которыми скован.

Ханса, спешившая по очень важному делу, внезапно свернула с пути, сама не зная почему. Перед ней возник Камень, сверкающий неутомимо мечущимися по его поверхности искрами.

Ханса подняла руки в приветствии, хотя и понимала, что пришла сюда не совсем по своей воле. Она двинулась вперед, продираясь через кусты, с каждым шагом поднимая в воздух рои пестрой мошкары. Положив обе ладони на Камень, она замерла и прислушалась. Кивнула дважды: да, да, но не сейчас, время еще не пришло. Наконец сила, тянувшая ее сюда, отступила. Память услужливо отложила случившееся в далекие закрома, и Ханса вновь заторопилась туда, куда непременно должна была попасть.

9

В ТУ НОЧЬ в Стирмире был еще один сновидец; видимо, Эразмовы заклинания оказались не так надежны, как ему хотелось верить. В башню прокрался сон, полный смысла и деталей, сон, который сновидец сможет вспомнить, когда придет время.

Сначала появился цвет. Сочные, богатые краски несли с собой покой, как дыхание жизни, как если бы Ветер стал видимым человеческому глазу.

Нет, не Ветер!.. — понимание было таким внезапным, что сновидец едва не проснулся, — хотя неведомая сила преследовала те же цели.

Юржик не мог взять в толк, что происходит. Его опутали цветные ленты, а потом на их месте возникли неясные, нечеткие лица, которые невозможно было разглядеть. Невозможно, но непременно нужно!

Цветные ленты исчезли, остались одни лица. Вдруг кто-то вдалеке позвал его по имени. Юржик ответил бы, однако голос, далекий, хрупкий, будто прикосновение Ветра, затих так же внезапно, как появился. В этом голосе слышалась такая мольба, что Юржику захотелось бежать, найти, помочь…

— Злодеяние влечет за собой расплату, даже если не было злого умысла.

Голос донесся не издалека, напротив, он гремел прямо в ушах.

— Когда покажется, что наступил конец, помни: ты станешь лишь орудием в руках Эразма, а не тем, во что он попытается тебя превратить. Нож, приставленный к горлу, лишь дарует свободу — Ветер ждет тебя. От этого злодеяния родится то, что приблизит падение повелителя Тьмы, и пусть ты тогда будешь уже…

Юношу вновь опутали цветные ленты.

Никогда прежде он не видел истинных снов, но теперь точно знал, что проснулся, хотя глаза его были закрыты. Он… Он — Юржик, приемыш в дане Фирта. И он сейчас в… Юноша открыл глаза. Нет, это не убогий шалаш, в котором он проводил ночи с тех пор, как подошел на зов Эразма и так попал в услужение Тьме.

За время службы Эразму Юржик забыл, как умеет злиться, — и отрезвляющая сила этого чувства показалась ему невероятной. Увы, его коснулся не Ветер, хотя те, кто дотянулся до него, были искусны в посылании снов, пусть и не имели никакого отношения к Стирмиру.

Юржик огляделся по сторонам. В комнате без окна трудно понять, день снаружи или ночь, но темно не было: две тусклые лампы не давали комнате погрузиться во мрак. Юноша долго смотрел на свечи — и наконец вспомнил!

Он в башне! Так приказал Эразм, который решил, что Юржик зачем-то ему нужен. Почему обычный раб вдруг оказался в такой роскоши? Он поднял руки — ни кандалов, ни цепей.

Юноша поднялся, ожидая, что в любую минуту сюда ворвутся гоббы и изобьют его, или потащат на какие-нибудь работы, или просто начнут издеваться ради развлечения. Юржик посмотрел на ближайшую лампу: она была железная, с ручкой, внутри горела свеча.

Юржик медленно подошел к столу. Только теперь он заметил на нем чашку и булку, совсем не похожую на лепешки из отрубей и соломы, которыми питались рабы.

Еда! У Юржика тут же заурчало в животе от голода, и он бросился к столу. Эту еду никакой гобб у него не отнимет!

Сначала он схватил булку и набил рот так, что поперхнулся — крошки полетели во все стороны. Потом взял кружку и пил, пока не разошелся хлеб, ставший комом в горле. В миске лежало что-то холодное, покрытое коркой застывшего жира… мясо! Юржик постарался успокоиться и подолгу жевал каждый кусочек, наслаждаясь почти забытым вкусом.

Утолив голод, юноша понял, что помимо еды на столе лежит и книга. Он наморщил лоб — от смутного воспоминания заболела голова. Другое место, другой стол, книги — много книг — и генеалогические свитки.

Съев все, что удалось найти, до последней крошки, Юржик почувствовал непреодолимое любопытство. Взгляд остановился на книге. Очевидно, ее оставили для него. Он, конечно, умел читать, правда с трудом. И снова лоб его наморщился — сознание уловило отрывок хвалы, в мыслях промелькнуло, что он учился весьма успешно.

Юржик втянул голову в плечи. Знание, которое Эразм хранит на своих полках? О нет! Ни один чистый сердцем человек не станет гордиться такой ученостью!

И все же рано или поздно придется открыть книгу, узнать, что скрыто под этой обложкой. Ее положили здесь не просто так.

Она не походила на те книги, которые он видел в покоях повелителя. Те были темные, по большей части в деревянных переплетах с замками, одна — в обложке из какой-то гадкой щетинистой шкуры. Книга в его комнате заметно превосходила их размерами — такую не почитаешь, положив на колени, ей полагается лежать на столе. Красную обложку покрывал замысловатый узор, как на заморских платках, которые привозили торговцы. У Хараски был такой платок, розовый с серебряными цветами, она одалживала его девушкам на свадьбы.

Хараска!.. Рука, уже протянутая к книге, дрогнула. Думать здесь о сновидице — все равно что на пол плевать!

И все же багряная обложка с каждым мигом все сильнее приковывала взгляд. Этот цвет не походил на девичий румянец рассветного неба или на платок Хараски: он был ярче. Вид книги приводил юношу в волнение, которого он прежде не испытывал.