Джонатан Стрэн - Драконы

Повара в белых халатах рубили овощи. Шипели котлы-воки. На прилавке источали пар до нелепости гигантские чаши с белым рисом. Со сковородки на меня, мигая, уставилась рыбья голова с добрый арбуз величиной. А за столиком из хромированной стали и потертой формайки сидел мой связной. Ошибки быть не могло — Филби описал его удивительно точно. Седая борода свисала до самой столешницы, костюм в тон бороде был велик размера на три, а свой прозрачный бульон китаец прихлебывал так механистично и целеустремленно, будто отправлял некий ритуал. Я подошел к нему, пытаясь задавить в корне всякое смущение.

— Я друг капитана Сильвера, — сказал я с улыбкой и протянул руку.

Китаец поклонился, тронул мою ладонь расслабленным пальцем и, встав из-за стола, двинулся вглубь ресторана. Я последовал за ним.

Хватило нескольких секунд, чтобы понять: моя поездка оказалась совершенно напрасной. Кто ж его знает, где сейчас Огастес Сильвер? В Сингапуре? На Цейлоне? В Бомбее? Буквально два дня назад ему отправили на Восток некие травы. Я тут же осознал весь идиотизм ситуации. Какого черта я делаю в Сан-Франциско? Было нехорошее ощущение, что пятеро поваров за дверью потешаются надо мной и что старый Вунь Лo, глядящий сейчас на улицу, возьмет и попросит денег — пятерку, только до зарплаты. Я же друг Огастеса Сильвера, так?

Тут я заметил старую фотографию, висевшую над облицованным плиткой очагом, и временно забыл о своих тревогах. Карточка изображала странный бидонвиль где-то на северном побережье. Пейзаж был затянут туманом — не густым, но скрывающим детали рельефа, и фотографировали явно в сумерках, судя по длинным черным теням, отбрасываемым невероятными лачугами. На краю Тихого океана виднелась верхушка маяка, чуть ниже в темных волнах стояли на якоре кораблики. Странный пейзаж, и вдвойне странный оттого, что я был совершенно уверен: маяк, загибающаяся к нему коса, зеленая бухта в окружении кипарисов и эвкалиптов — это мыс Лос-Рейес. Но также я был уверен, что этого бидонвиля там не было, не могло быть.

Длинными неровными рядами, готической лестницей лачуги спускались к самой воде, и я был готов поклясться, что все они построены из останков драконов, огромных крылатых рептилий — из жести и меди, из кожи и костей. Одни косо опирались друг на друга, словно карточный домик, другие взгромоздились на бочки из-под топлива или перевернутые деревянные поддоны. Вот просто изломанное крыло и треугольник тени под ним, а вот почти целый экземпляр, за вычетом, полагаю, того главного, что давало ему жизнь. Вот дымящийся котел, а рядом — китаец, может быть сам Вунь Ло, и Огастес Сильвер.

Борода его была неимоверной — борода горного скитальца, старателя, вернувшегося после долгих лет на заповедных золотых приисках; и спутанная борода, широкополая фетровая шляпа, восточный халат, блеск тайного знания в глазах, странный гарпун в его правой руке, косая сажень в плечах — все это казалось божественными атрибутами, будто он воплощение Нептуна, только вышедшего из волн, или скитальца Одина, решившего выпить чаю из цветочных лепестков в странном прибрежном бидонвиле. Достаточно было посмотреть на него — и мою нерешительность как рукой сняло. Я вышел, оставив Вунь Ло дремать в кресле; судя по всему, тот обо мне уже и забыл.

На улице было дымно. Тысячи звуков — какофония голосов, взрывов, фейерверков, восточной музыки — смешивались, порождая своего рода гармоничную тишину. Где-то к северо-западу лежала деревушка, построенная из драконьих шкур. И даже если ничего не разузнаю о прибытии Огастеса Сильвера, я хотя бы взгляну собственными глазами на этот бидонвиль. Я протискивался через толпу на Вашингтон-стрит, ничего не видя и не слыша. Вдруг как по волшебству толпа расступилась передо мной, будто Красное море, явив широкий асфальтовый проход. Справа и слева — улыбки, выжидательно застывшие. Потом рукоплескания, ликующие выкрики, звон китайских тарелок, пронзительный свист рожков. И вот из-за угла на безумной скорости курьерского поезда выскочила скалящаяся голова бумажного дракона, раскачиваясь вперед-назад и размахивая гривой всех цветов радуги. Зверь был длиной с полквартала и сделан, такое ощущение, из тысячи слоев тончайшей рисовой бумаги пастельных тонов, сотни листов ее угрожали в любой момент оторваться и растаять в тумане. Управляли им с десяток человек, от которых были видны лишь ноги; сгорбившиеся внутри «пилоты» во всю мочь бежали по мостовой, подбадривая себя выкриками и скандированием, а толпа, вновь сомкнувшись за ними, повалила на восток к Кирни-стрит, и опять стало тихо.

Остаток дня прошел в атмосфере совершенной нереальности, что, как ни странно, лишь углубило мою веру в Огастеса Сильвера и его творения, хотя все рациональные свидетельства указывали в строго противоположную сторону. Я выехал из города на север и, повернув у Сан-Рафаэля к берегу, к Инвернессу и мысу Лос-Рейес, принялся петлять между зелеными холмами, а солнце ниже и ниже клонилось к морю. Уже начинало смеркаться, когда я остановился заправиться.

Раскинувшийся передо мной берег был похож на тот, с фотографии, если не как близнец, то как двоюродный брат, а домишки на склоне можно было счесть призраками тех драконьих лачуг, если как следует прищуриться. А может, все было наоборот; я уже не могу сказать, который из миров истинный, а который его призрачное отражение.

Берег окутывала стена тумана, днем накатившего с моря. Если бы не туман, я бы, наверно, разглядел и верхушку маяка, для полного сходства. А так я видел лишь серую пелену, колеблемую слабым бризом. На заправке я попросил карту. Наверняка же, думал я, она где-то рядом, эта деревня, может быть, и в пределах видимости, если бы не туман. Заправщик, табачно-жвачный комок машинного масла и синих бумажных полотенец, о ней и слыхом не слыхивал — в смысле, о драконьей деревушке. Он с подозрением покосился на меня. Вон, мол, карта, на окне висит. Посмотреть не стоит ни цента. Так что я зашел в клетушку из стекла и железа, промозглую от ржавчины и морской сырости, и принялся изучать карту. Ничего она мне не сказала. Повесили ее недавно — изолента, крепившая углы, не успела ни пожелтеть, ни отойти. Справа открывался проход в гараж, где китаец-механик возился с ходовой частью автомобиля, вздернутого на подъемнике.

Когда я повернулся уходить, туманная пелена поглотила солнце и заправка окунулась в тень. Над темными волнами Тихого океана морской ветер закрутил серую дымку, а длинный облачный жгут взметнулся в небо, похожий на выбеленный водами пучок водорослей в отливной луже или на колышущийся хвост огромного дымного дракона, и на миг-другой последние слабые лучи заходящего солнца просияли сквозь прореху в тумане, осветив старые бензиновые колонки, захламленную контору, гараж с разбросанными инструментами.