Кайрин Дэлки - Война самураев

Размышления Киёмори были прерваны чьим-то осторожным покашливаньем. Справа, за сёдзи, показался старый Канэясу, его доверенный воевода и советник.

— Канэясу! Заходи, побеседуем. Ты ведь знаешь: я всегда рад твоему обществу и совету.

Старик воевода вышел на веранду, поклонился и сел рядом с Киёмори.

— Господин. Рад видеть вас в добром расположении.

— Верно, мне ли печалиться? Полагаю, новоотрекшемуся государю Такакуре хорошо отдыхается в гостевых покоях после утомительного возвращения с Ицукусимы?

— Да, повелитель, хотя, как мне кажется, он боится стать узником этих покоев.

Киёмори махнул рукой:

— Этого не понадобится. Ты бы слышал его, Канэясу, когда я предлагал ему свое гостеприимство. Как он унижался, моля сохранить жизнь его отцу! Как предлагал облагодетельствовать весь наш род! Верно говорю: не зря мы лишили Такакуру трона. Мальчишка совершенно бесхребетен.

Канэясу прокашлялся и ущипнул себя за нос.

— Э-э, господин. Я тут кое-что хотел сообщить…

— Говори без утайки, старый друг. Я сегодня открыт для всех. Верно говорю: понимание того, как крепка твоя власть, пьянит сильнее сливового вина, сильней аромата волос юной девы.

— М-м… да, несомненно. Должен сказать, владыка, в пору пребывания на Ицукусиме свершилось нечто необычное. Я стоял на страже, когда Такакура отправился к морю для уединенной молитвы, и вдруг заметил, что он вытащил из рукава нож. Боясь, как бы он не поранился, я подошел ближе и слышал часть его молений. Так вот, Такакура просил Бэндзайтэн и Царя-Дракона защитить его отца. Он даже пролил кровь в море из раны на руке. Однако, когда я подошел к нему, порез затянулся, а Такакура сказал мне, что его моление было услышано. С тех пор он сохраняет спокойствие. Я подумал, вам следует это знать.

Киёмори нахмурился, чувствуя, как его нутро сковывает холод.

— Провел, значит! — зарычал он. — А я-то столько лет считал его безобидным! Не успел отвернуться — этот гаденыш уже строит сговор с моим врагом!

— Господин, может, не стоит принимать скоропалительных…

— Тихо. — Киёмори на миг задумался, глядя на море. Теперь оно сверкало тысячью лезвий, нацеленных ему в сердце. — С Го-Сиракавой я не могу поквитаться. Пока он будет у меня в заложниках, его приспешники остерегутся на меня нападать. Слишком многие поднимутся отомстить за его гибель. Что до Такакуры… пусть не сейчас, пусть не скоро…

— Владыка, — в ужасе воскликнул Канэясу, — одумайтесь: что вы говорите! Наритика — одно дело, но член императорской семьи? Не просите меня об этом!

— Я не прошу, Канэясу. Я повелеваю.

Старый воин поник головой и уставился в половицы.

— Как верный ваш вассал, я, несомненно, должен подчиниться. Быть может, боги смилостивятся над моей душой, но вас они никогда не простят за подобный приказ. Господин, вы себя обрекаете!

— Я уже обречен, Канэясу. Чуть не каждую ночь, во сне, призраки Минамото нашептывают мне о мести. Я знаю: моей душе суждено будет отправиться в ад вечного дыма и пламени. Так можно ли провести последние дни с большей пользой, нежели совершая то, что предопределено, если это даст Тайра обрести власть на века? Не такова ли цель воина — свершать любые злодейства ради процветания господина и своей семьи? Что с того, что я стану демоном, если Тайра от этого выиграют? Пусть вся вина падет на меня — я уже проклят, — а слава достанется тем, кто еще не рожден. Они-то и восславят мои дела, как придет время.

Канэясу вздохнул:

— Вижу, вас не разубедить. Я последую вашему приказу.

— Отлично. Только на сей раз никаких кольев и обрывов. Дело требует щепетильности. Лучше обойтись ядом, пожалуй. Я вернусь в Хэйан-Кё вместе с Такакурой — пусть верит, что заручился моей дружбой и благоволением. Не один он может лгать не краснея. А отец его пусть узнает, во что обходится вызов владычеству Тайра, — верно, Канэясу?

— Как скажете — так и будет, господин, — тихо ответил воевода и, низко поклонившись, удалился.

— Именно, — согласился Киёмори, обводя море угрюмым взором. — Как я скажу — так и будет.

Церемония восхождения

Кэнрэймон-ин двигалась размеренными шагами к середине главного зала дворца Сисиндэн, радуясь, что многослойная парча алого с золотом кимоно скрадывает ее дрожь. Только так она могла совладать с маленьким Антоку, который резво топал перед ней к императорскому помосту. По обе стороны от прохода собралось так много знатных дам и вельмож, что малыш то и дело рвался рассматривать их, а Кэнрэймон-ин только и оставалось, что тянуть его за широкие рукава.

У самого помоста в дальнем конце зала восседали ее мать и отец. Киёмори расплылся в улыбке, прямо-таки сиял. Таким счастливым Кэнрэймон-ин не видела его с самых родин. Однако его счастье было ей чуждо. «Ты, отец, верно, досадуешь на то, что церемонию приходится проводить в этом строгом убранстве, напоминающем скорее молельню синто, нежели в зале Государственного совета. Как ни печально, за последние полные бед и горестей годы зал этот так и не был восстановлен. Пожар, что разрушил его, — дело моих рук. Быть может, так боги вновь решили напомнить мне о содеянном».

Ее мать, Нии-но-Ама, тоже улыбалась, но улыбка эта была овеяна печалью. «Порой мне жаль, что только тебе дано видеть уготованное нам, — думала Кэнрэймон-ин, — хотя чаще я этому рада».

Наконец, многими усилиями, она подвела Антоку к императорскому помосту, где он зачарованно уставился на бронзовых львов-стражей по обе стороны от дорожки. Кэнрэймон-ин пришлось подхватить его под руки и усадить на трон. Антоку, хныча, сучил ножками и размахивал ручонками, но объемистое парадное платьице не давало ему удариться. Правый министр, величественный в своем черном уборе, возложил на голову малыша высокую черную же шапочку. Затем, вертя перед ним императорским жезлом эбенового дерева, министр привлек его внимание, и Антоку тут же схватил новую «игрушку». Зал огласился возгласами ликования. Изрекались речи, распевались сутры, но Кэнрэймон-ин стояла как в тумане, ничего не видя и не слыша.

Она вспоминала строки письма, полученного от мужа, но-воотрекшегося императора Такакуры. Тот писал ей из Фуку-хары:

«Полагаю, теперь, когда я больше не волен являться во дворец, мы будем встречаться лишь изредка. Тебя, быть может, удивит, что я куда больше пекусь о своем отце, нежели о вас с Антоку. Киёмори всегда защитит тебя и нашего сына.

Вместе с тем хочу, чтобы ты знала: путешествие мое завершилось удачно. Уверен, отныне отец будет пребывать в безопасности. Что до моего будущего — оно волнует меня мало. Свою жизнь я полагаю почти свершенной. А если верить тому, о чем порой шепчутся в Фукухаре… Прошу, не думай больше обо мне. Считай себя вдовой. Вырасти Антоку славным императором. Судьба да смилостивится над тобою. Впрочем, ты ведь Тайра, а значит, по-другому и быть не может».