Вероника Горбачева - Сороковник. Части 1-4

И, наконец, делаю шикарную косу, вплетая Гелину ленту. Что ещё?

Для большей силы кукле дарят лоскут от одежды самой старшей и мудрой женщины в семье. Гм. Ну, кроме меня, тут таких всё равно нет, правда? От подола рубашки отрезаю квадрат, нашиваю на него простенький орнамент-снежинку — это фартучек. Ведь мало сделать — нужно и одеть, и принарядить, да с любовью! На головку повязываю бант из алой атласной ленточки; черпаю из покупных товаров россыпь бусин и бисера — и вот уже готово монисто в пять рядов. Экая красота у меня получается!

Не хватает только пояса. Пояс — это завершённость, цельность, защита. Сплетённый пёстрый шнур и украшаю зелёными и жёлтыми бусинами: цветами Макоши, властительницы судеб. Я прошу её, ту, под чьим началом прядут Доля и Недоля, я заклинаю: будь рядом с этой малышкой, сплети для неё новую судьбу, так же, как я сейчас сплетаю этот пояс.

Женщина из далёкого далёка, чужая мама, если бы я могла хоть весточку тебе передать! Услышишь ли меня? Здесь, в другом мире, я пытаюсь помочь твоей дочке.

Почему-то мне нужно видеть её, и сейчас, немедленно. Я листаю страницы тетради и нахожу рисунок, на котором она, как мне кажется — на ступенях античного храма. Я вижу лицо, похожее на Гелино: лицо матери, потерявшей ребёнка, и глаза, полные слёз, и рано залёгшую морщинку на лбу… Ты слышишь меня?

И тут меня уносит.

Нет, я остаюсь на месте, но стены вдруг начинают кружиться, а желудок подступает к горлу, и уши закладывает, как будто я проваливаюсь в бесконечную воронку. И я оседаю на пол, уронив куклу, словно из меня вышибли стул. Воронка из свёрнутого пространства всосала меня и вытянула насухо, до донышка. Я не в силах подняться, мало того — меня начинает колотить, как будто в комнату ворвался ветер с самой Арктики и теперь и пронизывает до костей. Ещё немного — холод доберётся до сердца и оно остановится.

И когда я это понимаю, дно воронки внезапно превращается в жерло вулкана. Оттуда на меня лавиной идёт настолько ослепительный свет, что обжигает глазные яблоки. Он вытесняет холод и наполняет душу жаром великой любви и надежды.

Этой любви настолько много, что меня распирает изнутри. Я не могу выдохнуть, меня вздёргивает и распрямляет, и, кажется, достаточно топнуть ногой, чтобы взмыть к потолку… или лопнуть. Слишком много. Я пытаюсь отвести избыток в кольцо Паладина. Становится чуть легче, но и только. Куда же сбросить остальное?

Недолго думая, нашариваю с пола куклу и перегоняю в неё всё, поступившее откатом из иного мира.

Она наливается зелёным, мерцает радугой и внезапно втягивает ауру в себя, как чёрная дыра. Эта кроха впитывает практически всё, что мне передалось. И вновь становится прежней нитяной забавной хорошенькой куколкой. А я — жива, как ни странно, только по всему телу бегают колючие мурашки, как после сканирования, и голова гудит.

Куколка расправляет шерстинки-ниточки, и внутри неё словно загорается тёплый огонёк. Красота моя необыкновенная. Королевишна! Первенькая моя!

Спасибо тебе, Макошь.

И спасибо Тебе, чьего имени я не знаю. Как ты меня услышала, как дотянулась… Кто ты, в конце концов? Я никогда не узнаю. Но мы с тобой своё дело сделали хорошо.

Стряхивая по пути непонятную одурь, возвращаюсь к Геле. Меня слегка мутит от пережитого, но ритуал нужно завершить. Осторожно отведя девичьи ладони от щеки, надеваю на тонкую шею шнурок-плетёнку с куклой и говорю положенные при вручении слова:

— Да будет у тебя счастливая Доля!

…А спросит завтра сэр Майкл, что это такое, отвечу: подарок от мамы.

Глава 14

Уже второй час ночи, а я всё ворочаюсь, взбиваю жаркую подушку, открываю и закрываю окно, пью воду, и никак не могу уснуть. В теле лёгкость, а голова тяжёлая; даже когда лежу, кажется, она вот-вот перевесит, и я завалюсь, как кукла-неваляшка. Вдобавок ко всему, не стихает непонятный звон в ушах, то едва слышный, то заглушающий немногие ночные звуки — и тихое дыхание Гели, и похрапывание Норы у неё в ногах.

Может, это и есть та самая энергопотеря, неизбежная при изготовлении первой обережной куклы? Или переизбыток энергетики чужого мира? Не знаю. Мысли у меня вялые, и я предпочитаю отлежаться, вместо того, чтобы анализировать, думать и хоть как-то себе помочь. Снова ложусь, зарываюсь лицом в подушку, но звон — занудный, назойливый — вклинивается в дремоту и мешает уснуть.

Сквозь сон мне чудится скрип двери и приближающиеся шаги, постель проминается под чьим-то телом. Но я не в силах пошевелиться и лишь обречённо жду, что вот-вот коснутся моей шеи холодные пальцы. Но ведь сэр Майкл обещал мне!.. Он заверял, что Мага больше не придёт! Как же так?

Большая тёплая ладонь знакомо и ласково треплет меня по затылку, как щеночка. Меня обнимают за плечи, щекочут бородой и бережно целуют в висок. Доносится запах полыни, кострового дыма и горячего железа. Похоже, он так и явился, мой ночной гость, как и в прошлый раз — в кольчуге, наручнях, даже с перевязью. Торопливо вскидываюсь и попадаю в его объятья.

— Ты? — говорю, не веря. — Это и вправду ты? — И он гладит меня по щеке, царапая мозолями.

Усталый. Припорошенный бурой пылью, что забилась меж звеньев кольчуги. На скуле свежий рубец. Но только он наклоняется поцеловать, как в моей бедовой голове зарождаются какие-то смутные подозрения: я упираюсь в кольчужную грудь и спрашиваю снова:

— Это и вправду ты?

Он озабоченно хмурится.

— За морок приняла? И кто ж тут к тебе клинья подбивает? Вернусь — разыщу! — Васюта тянется к моей левой руке, легко расщёлкивает браслет. Крутит, рассматривая. — Глянь-ка, уже камушек навесила, молодец… Моя вещь, чужого не послушает, не знаешь разве? Теперь веришь?

Он. Подозрения отпускают, и я кидаюсь к нему на шею.

— Ну, ну, — шепчет он, — тише, подружку свою разбудишь… — И находит мои губы. И сжимает в объятьях так, что вот-вот — и затрещат рёбра.

— Васенька, — говорю, едва отпав от поцелуя, — ты что же, ирод, делаешь? Ты зачем уехал? Я ведь против, ты знаешь? И не позволю…

— Молчи, — как тогда, в последнюю ночь, отвечает он. И снова целует. Везде, где только может.

И почему в такой сладкий момент меня посещают мысли совершенно неуместные?

Я ведь не слышала его приезда. Сейчас Чёрту полагалось бы если не пыхать огнём во дворе, то хотя бы шумно переступать с копыта на копыто. Что здесь не так? И почему он сказал: «Вернусь — разыщу…», разве он уже не вернулся? Или он опять набегом, и потом снова умчится неизвестно куда? Нет, никуда я его не пущу, пока не объяснимся!

Я вцепляюсь в могучие плечи, но пальцы проходят сквозь чешую кольчуги. Растерянная и злая, так и сижу какое-то время, без толку всматриваясь в пустоту. Как он сказал? Морок? И сам мороком стал? А может, я просто заснула? Но тогда почему до сих пор губы горят?