Алексей Ворон - Время волков

— Ты сам был таким, как эти несчастные? — спросил Икха.

Я кивнул и показал на Друза:

— Вон тот здоровенный парень был моим начальником. Икха с любопытством осмотрел тело Друза, покачал головой:

— Здоров, ничего не скажешь. Я мог бы сделать их свободными, но они предпочли умереть. Почему рабы были так преданны своей царице?

Я пожал плечами:

— Телохранители не были обычными рабами. Во дворце им жилось не так уж плохо. К тому же Гелиону они считали не просто царицей, а богиней.

— Однако ты предпочел бежать, так? И в отличие от них ты не был предан своей госпоже.

— У меня другие боги, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду?

Я не ответил, считая, что дал достаточное пояснение. Подробности его не касались.

Гадирцы обосновались в храмовом дворе и, выставив караулы, уснули.

С утра Икха приказал долбить вход тараном. Гадирцы вырыли мощное бревно, поддерживающее крышу одного из хозяйственных строений во дворе Храма, и попытались приспособить его в качестве тарана, укрепив бронзовый антилльский щит вместо наконечника. Однако узкий туннель в толще каменной стены Храма, ведущий к двери, не позволял встать там даже двум солдатам, не говоря уже о бревне. Мы вынуждены были стоять снаружи, раскачивать бревно, держа его лишь за внешний край, отчего удары были слабыми, бронзовый лоб тарана качался, ударяя то выше, то ниже.

Это продолжалось почти до самого вечера и дало самые минимальные результаты. Раздосадованный Икха послал гонца к Кассану с докладом и просьбой прислать подкрепление и рабов. Ждать помощи от Кассана предстояло долго, между нами и основным лагерем гадирцев проходила линия фронта. В любой момент могли подоспеть новые антилльские силы и перебить наш малочисленный теперь отряд. Добыча, казавшаяся такой доступной, могла выскользнуть из наших рук. Вторая ночь у подножия Храма прошла в тревоге. Тогда-то мы и обратили внимание на легкую струйку дыма, выходившую из срезанной макушки пирамиды. Днем при свете солнца дым был не виден, теперь же на закате стало ясно, что пирамида должна иметь сверху отверстие.

По приказу командира гадирцы начали карабкаться по наклонным гладким стенам пирамиды. Это было довольно идиотское занятие, люди скатывались с покатых склонов, как с горки, не успев достичь даже середины высоты. Способностей к скалолазанию у гадирцев явно не наблюдалось. Икха топал ногами, шипел и брызгал слюной. Он даже сам предпринял одну попытку одолеть стену и скатился с большой высоты, отбив зад.

Гадирцы набрасывались на стену с тупым остервенением. Они жаждали окончания этой войны, и сейчас им казалось, что перед ними последняя преграда, отделяющая их от победы. Мы с Милем сочли себя воинами, а не скалолазами, а потому сидели в отдалении и делали ставки на очередного гадирца, бросившегося на стену: какой высоты он успеет достичь, прежде чем свалится вниз. Наконец наша веселая компания начала раздражать Икху, и он приковылял к нам, смешно хватаясь за свои ягодицы, и злобно зашипел:

— Зачем я вас нанял, лентяи? Делайте что хотите, но достаньте мне ведьму!

Миль неохотно оторвался от великолепного зрелища скатывающихся со стен змееголовых и сказал:

— Хочешь, чтобы и мы поиграли в царь-горы? Да что тут можно сделать-то, командир? Ты ж сам уже попробовал, вон теперь как за задницу хватаешься.

— Это приказ! — завизжал оскорбленный Икха. Миль смерил его презрительным взглядом и нехотя поднялся.

— Пойдем, Бешеный Пес, покажем этим скалолазам, как нужно брать неприступные крепости. Надо поискать какое-нибудь приспособление. Должны же они были как-то полировать эти стены. Может, у них были лестницы?

Икха возмущенно завопил:

— Олухи, ищите лестницы! Да нет же, делайте их сами. Делать лестницы не пришлось. За сараями мы действительно нашли невероятно длинные жерди с прибитыми поперечными перекладинами, которые можно было скреплять между собой. Лестницы приставили к стенам, и гадирцы устремились на них, ловко карабкаясь наверх, словно пауки. Вскоре победоносный вопль гадирцев раскатился по окрестностям. Отверстие на вершине было достаточно большим, чтобы в него спокойно могли пролезть сразу два человека. Гадирские солдаты один за другим посыпались внутрь. Мы с Милем последовали за ними.

Глаза привыкли к темноте почти сразу, зрачки волка быстро перестраиваются. У стены толпились жрицы, держа друг друга за руки. Я поискал глазами Кийю и сразу узнал ее. Жрицы окружили царицу плотной толпой, так что за их белыми одеждами трудно было разглядеть ее золотое платье. Она держалась мужественно, надменное выражение не покинуло ее лица. Я дернул Икху за руку, показывая пальцем на Гелиону:

— Вон она!

Гадирцы растолкали жриц и выволокли царицу на середину храма. Со всех сторон доносилось шипение. Руки змееголовых сорвали с нее золотой кокон и жреческий венец. Она осталась посреди толпы в одном нижнем платье, обтягивающем фигуру. Гадирцы хохотали, указывая пальцами на ее обритую голову, по очереди примеряли жреческий убор, принимая его за царскую корону. Даже без головного убора и в нижнем платье Гелиона выглядела необыкновенно величественно. Она как будто не слышала насмешек победителей и плача своих жриц, не видела насилия и смерти. Словно статуя богини, замерла она в немом бесчувствии.

Изнутри змееголовым удалось наконец открыть двери Храма. Собрав все, что показалось ценным, они поспешили покинуть Храм, служивший столько веков оплотом царской магии и власти. В узкий, словно щель, выход пришлось проходить по одному, и когда царица, вслед за оставшимися в живых жрицами, была вытолкнута наружу, она впервые потеряла самообладание. Увидев перед входом в Храм аккуратные ряды погибших антилльцев и среди них Друза с раскроенным черепом, Гелиона закричала и зажала себе рот руками. И тогда я, пока еще не замеченный ею, подошел и, склонившись перед ней в насмешливом поклоне, проговорил:

— Твой лучший племенной бык храбро сражался, но все же хуже, чем я.

Теперь уже бывшая антилльская царица Кийя-Гелиона подняла на меня глаза. Смотрела долго, точно пыталась вспомнить, но, похоже, так и не узнала, снова уставилась на тело Друза.

— Это уже не имеет значения, — прошептала она. Так и не дождавшись от нее никакой реакции на меня, я напомнил ей о собственной персоне:

— Неужели любимая игрушка, раб-оборотень, так быстро забыт Великой Гелионой?

Наконец-то она узнала меня, но постаралась придать себе прежний надменный вид, посмотрела холодно и отвернулась. Лишь на мгновение я вспомнил, как звенели браслеты на ее руках в розовой царской опочивальне, какое скользкое и смуглое у нее тело, какое жаркое дыхание. Я подошел к ней вплотную, прижался всем телом, ощутил под тонким платьем упругие формы и прошептал: