Ольга Голотвина - Привычное проклятие

Но тут же Хшеу забыл о тучах.

Встревоженные чудища рявкали, шипели, хлестали хвостами по палой листве. Как раз в тот миг, когда Хшеу выглянул из шалаша, громадный ящер с багровой чешуей поднялся на задние лапы и взревел, перекрыв сумятицу. Это был явно приказ. Прекратив гвалт, хвостатый отряд ринулся в сторону родника и растворился в чаще.

На прогалине остались два ящера — часовые, тоскливо подумал Хшеу. Будь наррабанец моложе, рискнул бы на побег. Но сейчас… Нет. Придется сидеть в шалаше и ждать решения своей участи.

Старик попятился в глубь шалаша — и тут же стенки его ненадежного убежища вздрогнули, словно их мимоходом задел кто-то большой и грузный.

— О гратхэ грау дха, Гарх-то-Горх! — негромко, но истово воззвал наррабанец к Отцу Богов.

Ответом на молитву был лишь второй удар по шалашу. Колья вылетели из земли, плетеная стенка промялась внутрь, как от удара.

Падающий шалаш сбил Хшеу с ног. Выпутавшись из мешанины прутьев, старый наррабанец потрясенно огляделся. Осененный спасительной мыслью, подобрал из груды обломков медвежью доху и закутался в нее. Ящеров-охранников не было видно. Должно быть, спрятались в подлеске от ветра, пляшущего на прогалине.

В лицо старику ударил мокрый снег. Хшеу повернулся к ветру спиной и побрел под защиту деревьев — а там уж куда глаза глядят…

Буря брела по лесу, путаясь в стволах, опрокидывая сухостой, ломая ветви. Буря ходила круговертью — а в центре вихря было затишье, ни одна дождевая капля не падала на мужчину, который нес на руках девушку с длинной русой косой.

Мужчина не глядел на свою ношу, глаза были устремлены вперед. Уловив тайный, лишь ему одному слышный ритм ураганной пляски, чародей говорил в такт этому ритму:

— Сучьями да кронами, всхлипами да стонами… заверти весь свет, замети мой след…

Лес отзывался гулом, ревом, содрогался под ударами бури.

— Не сбивайся в дождь — рассыпайся в дрожь, рассыпайся в бег, рассыпайся в снег…

Девушка не мешала своему спасителю творить чары. Только глядела снизу вверх в его отрешенное лицо.

А дождь уже сменился снегом — звонким, острым, сухим. Он заметал палые листья, таял и вновь валился на осеннюю землю.

Голос чародея становился все громче, все повелительнее:

— Рассевай посвист, заметай осень! Не летай мимо — вызывай зиму!

Чародей оступился на старой кротовине, голос дрогнул, заклятие прервалось — и тут же освобожденный ветер с оттяжкой стегнул по лицу жестким снегом. Но мужчина лишь расхохотался:

— Хлестко и колко — в серебре иголки! Вьюжная стая — с воем да лаем? Кружу-ворожу, на сворке держу!

Ящеры давно отстали. Даже те, кто уже видел снежную зиму, были в ужасе от колдовского разгула стихии.

А тот, кого недавно называли Молчуном, ни разу не оглянулся — есть ли за ним погоня? Он творил чары, наслаждаясь полузабытыми звуками собственного голоса, своим вернувшимся Даром, биением девичьего сердца возле своей груди.

— Чащи да болота, снежная пена! В серебре ворота, вьюжные стены! Запирай, метель, — я не жду гостей!

Ветер нагнал воду на Жертвенную косу, река подступила к каменной чаше.

Лодка ткнулась носом в мель. Гребцы, подтянув повыше голенища сапог, спрыгнули в воду и вытянули лодку на песок, чтобы король мог сойти, не замочив ног.

— Государь, — с тревогой начал один из гребцов, — но как же…

— Я должен повторять приказ дважды? — спросил Тореол холодно.

Гребец замолчал и вместе с остальными хмуро принялся стаскивать лодку с мели. Ему очень не по сердцу было оставлять короля без охраны — но разве ослушаешься?

Лодка вернулась к кораблю, стоящему на якоре у другого берега Тагизарны. И лишь тогда от заросшего кустарником берега отделилась фигура мужчины. Шадхар! Заранее знал, скрывался в кустах!

Король стиснул зубы, скрутил в себе ненависть.

Между стылой стальной водой и низко нависшими тучами двинулись навстречу друг другу два смертельных врага. Сошлись, остановились, твердо глядя друг другу в лицо. Внешне оба были спокойны, Шадхар даже с улыбкой (а в глазах — присыпанные пеплом угли ненависти), Тореол — с презрительно-насмешливым взглядом. У обоих не было оружия — во всяком случае, на виду.

Шадхар почтительно молчал, уступая королю право начать разговор.

— Рискнул показаться мне на глаза? — поинтересовался Тореол непринужденно, почти приятельски. — Плохо у тебя с сообщниками, некому поручить простое дело?

— Разве бы я уступил кому-нибудь такую честь? — отозвался Шадхар в тон королю.

— Эта честь могла бы тебе дорого обойтись, если бы я не так твердо держал свое слово. Что, кроме моего обещания, мешает мне затеять рукопашную и удерживать тебя до тех пор, пока не подойдет лодка с моими людьми?

— Я, конечно, ни на миг не усомнился в слове государя, — учтиво ответил матерый заговорщик, — но на всякий случай позаботился о своей безопасности. Пусть мой король изволит глянуть правее… вон там, на мелководье, похоже на топляк…

Король уже заметил то, что принял за прибитые к косе бревна. А теперь с тревогой и удивлением заметил, как одно из «бревен» шевельнулось, выставило из воды ноздри.

— Моя свита! — с удовольствием объяснил Шадхар. — Часть моей личной армии!

— Вот как? — с напускным равнодушием бросил король. — Ты сколачиваешь армию? Да еще из нелюдей?

— Хорошие бойцы, — кивнул Шадхар.

Это было одной из целей его встречи с королем: припугнуть Тореола, пригрозить клыкастыми союзниками. Но теперь во рту заговорщика — горький привкус лжи. Ведь армия взбунтовалась, угрозы были блефом. С Шадхаром пришла лишь парочка чешуйчатых недотеп, да и то случайно.

Но об этом Тореолу знать ни к чему…

— Да? — не выдал удивления король. — Ты скатился до того, что якшаешься с тварями из-за Грани? Помнится, покойный Нуртор пробовал сколотить отряд из Подгорных Людоедов, когда задумал воевать с Грайаном. Ничего хорошего из этого не вышло.

— Ящеры — другое дело! Эти понимают, что такое стая и что такое вожак!

— Ну-ну, — снисходительно кивнул король. — Раз люди под твою руку не идут, поиграй в укротителя из бродячего балагана… Впрочем, у нас нет времени болтать о пустяках. Талисман при тебе?

— При мне. А где пленники, которых государь изволит, отдать за Лотос-Целитель?

— На палубе.

Шадхар вгляделся в людей, стоящих на корабельной палубе. Он плохо помнил в лицо тех, чьего освобождения добивался, но не показал этого. Кивнул солидно и степенно — мол, два порядочных человека всегда договорятся. И распахнул куртку.