Николас Бюлоф — рыцарь-дракон с тысячью лиц - Дмитрий Олегович Смекалин
Этим невеселым размышлениям королева предавалась во время своего утреннего туалета. Тоже бредовое мероприятие, пережиток темного Средневековья! Почему она, солидная женщина, должна публично демонстрировать свое полуголое (и даже более чем «полу») тело чуть ли не всем желающим?! Девки публичные вон по кабакам перед мужиками на сцене за деньги раздеваются, стриптиз показывают, а она в собственной спальне должна посторонних терпеть и на их глазах умываться и одеваться!
Тут королева лукавила. Список приглашенных на ее утренний туалет утверждался ею лично. Обычно никого, кроме фрейлин, которым по долгу службы полагалось ее умывать и одевать, там не было. Но накануне Эрму посетила мысль, что для борьбы с плохим настроением надо принять радикальные меры. Любовника завести, например. Конечно, когда находишься на вершине власти, ты неизбежно будешь одинок, но все-таки иметь кого-нибудь, кто будет тебя любить и за тебя переживать… очень даже сильная поддержка в тяжелых государственных трудах. И умный и красивый любовник много лучше, чем преданная собака или какое иное домашнее животное.
В результате на сегодняшний туалет приглашение получило довольно много народу, среди которого не менее трети составляли симпатичные молодые аристократы. Вот за их реакцией королева и поглядывала, пока фрейлины суетились вокруг нее с влажными губками, полотенцами и различными предметами туалета.
В принципе стесняться своего тела Эрме не приходилось. Как аристократка с высоким магическим потенциалом, она выглядела много моложе своих лет, а за кожей и фигурой следила и сохраняла хорошую физическую форму. Так что привлечь мужские взгляды ей было еще очень много чем. Только вот увидеть в этих взглядах ей хотелось не только похоть, но и уважение, смешанное с восхищением. А эти козлы только слюни пускали! Или, наоборот, стыдливо глаза прятали, что, к сожалению, не лучше. В общем, красивого юноши с «правильным» выражением на лице что-то не наблюдалось, и настроение, вместо того чтобы улучшиться, продолжало портиться. Обидно, даже в такой ерунде и то не везет!
Королева приосанилась и, повернувшись боком к «публике», немного демонстративно изящно вытянула ногу, подставляя ее фрейлине для натягивания чулка. Дура умудрилась сделать это крайне неловко и к тому же полностью закрыла ее своей юбкой от молодых господ.
— Чтобы духу больше этой косорукой в моей спальне не было! — уголком губ произнесла королева, обращаясь к личному мажордому, но так, чтобы и эта неуклюжая бестолочь ее услышала. Эрма понимала, что поступает несправедливо, раньше подобных безобразий за этой фрейлиной она не наблюдала, но плохое настроение надо было на ком-то выместить.
Вопреки ожиданиям, фрейлина не разрыдалась, а рывком расправила на чулке все складки, чуть не вытряхнув королеву из кровати. И только после этого закрыла лицо руками и кинулась прочь из спальни, провожаемая осуждающими взглядами и гулом придворных. Зато следующая фрейлина из натягивания второго чулка устроила целое представление, продемонстрировав «публике» все совершенство королевской ножки от кончиков пальцев до… или даже немного за гранью приличия. Эрма хотела было остудить ее чрезмерный пыл, но тут заметила, что один из стеснительных юношей наконец поднял на нее глаза и смотрит с сочувствием и восхищением. И слегка покраснел, что ему очень даже шло. Кажется, мероприятие проведено все-таки не напрасно.
— Милочка, с завтрашнего дня будете подавать мне оба чулка, только представление из этого больше устраивать не надо, — милостиво улыбнулась она фрейлине. И вдруг закашлялась.
На славный город Лерден, недавно столицу суверенного княжества, а ныне административный центр одноименной провинции, опускалась ночь. Делала она это с изумительной регулярностью уже много веков, но как же сильно изменился облик ночного города за последние два года. Вроде ничего в нем не было разрушено (построено, впрочем, тоже), только атмосфера (нерв? душа?) Лердена деградировала от «культурной столицы мира» до «унылой провинции».
Фонари в целях экономии горели через один, но и их свет был мало кому нужен. Прогулки нарядных горожан по улицам остались в прошлом, теперь после заката они больше по домам сидели. Балы стали большой редкостью и проводились исключительно наместником в его резиденции (бывшем княжеском дворце). Рестораны и театры один за другим прогорали, даже в знаменитом университете заметно убавилось как студентов, так и преподавателей. Многие разъехались по домам, другие делали карьеру в Бренне или других столицах. Очередной набор студентов был откровенно скуден: крайне мало аристократов и еще меньше первокурсников с высоким магическим потенциалом. В общем, кругом тишь да гладь, только к благодати ее отнести трудно.
Не лучшие времена наступили и для доходного дома Марион фон Бюлоф. Арендную плату пришлось снизить вдвое, но и при таких условиях найти жильцов для всех квартир ей не удавалось. Две-три обязательно простаивали. Но все равно хозяйка не бедствовала. После вынужденного бегства сына власти одно время пытались выпытать у нее информацию о его местоположении и брали дом под наблюдение. Но, к счастью, этим и ограничились. Наместник наведывался к ней лично, был чрезвычайно вежлив и даже по секрету признался, что не одобряет принятые против кэра Бюлофа меры и просит не держать на него зла за небольшие доставляемые неудобства, которые он постарается свести к минимуму.
Был ли он искренен или вел хитрую игру, надеясь вызвать Марион на ответную откровенность, осталось непонятным. Скорее всего, все вместе. Но ценной информации о сыне графиня все равно сообщить ему не могла, так как сама ничего не знала. Николас регулярно связывался с ней по хрустальному шару, с которым она наконец научилась управляться, но даже если и говорил ей, где сейчас находится, то давал понять, что после разговора оттуда улетает.
Не препятствовал наместник и деятельности антиквара Хокенштейма, продолжавшего торговлю «артефактами древних», основная торговая точка которого располагалась теперь в Бренне. Но там заправлял его сын, а сам он так и остался жить
