Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись первая.

Глава 5

2228 год от В. И. 22-й день месяца Лебедя

Таяна. Олений Замок

Роггский тракт

Гелань. Лисья улица

Олений замок король Марко подарил жене на третий год супружества. Раньше, когда Таяна только-только начинала поднимать голову, а бароны Фронтеры еще сохраняли воинственность, в Оленьем лесу поставили сторожевую башню. Даже не башню, а небольшую крепость, где размещалось до пяти десятков воинов, приглядывавших за приграничьем. Затем рубежи Таяны отодвинулись к Гремихинскому перевалу, а соседи уразумели, что с Рысью ссориться не след, и крепостицу забросили. Так она и стояла, пока на большой осенней охоте не попалась на глаза молодой королеве, напомнив той об идаконской Башне Альбатроса.

Желая сделать обожаемой супруге, недавно осчастливившей Таяну наследником, достойный подарок, Марко велел перестроить полуразрушенную крепостицу в охотничий замок, получивший название Оленьего. С зубчатых стен на подъезжающих смотрели небольшие, но грозные корабельные пушки, а убранство было выполнено в эландском стиле. Акме полюбила «свой» замок и частенько наведывалась сюда одна или с детьми. Видя это, люди прозвали замок Приютом Королевы.

После смерти Акме за Приютом осталась приглядывать супружеская пара, приехавшая в Таяну вместе с королевой. Марко продолжал заботиться о замке и каждую осень проводил там несколько дней. Когда Стефан женился, король преподнес замок жене наследника, и Митта переделала все по собственному вкусу. В неприкосновенности осталась лишь Белая спальня, располагавшаяся в изящной уединенной башенке. Комната была так хороша, что даже притрагиваться к ее убранству казалось кощунством.

Стены были затянуты голубым шелком, таким светлым, что утром и вечером, когда в окна проникали окрашенные в розовое лучи, комната повторяла цвета рассветного или закатного неба. Между окон висели зеркала в изящных серебряных рамах, перемежающиеся серебряными же подсвечниками тонкой работы. Пол спальни украшали ковры из меха белых лисиц. Попадали в комнату снизу через люк в полу, крышку которого также обили мехом; когда она была опущена, обнаружить ее смог бы не всякий. Под окнами низкие атэвские диванчики, а посредине комнаты — роскошная кровать, застланная белым шелком.

Когда Стефан заболел, Митта, решив приспособить Олений замок для тайных свиданий, велела замуровать окна спальни, выходящие на опоясывавшую башню галерею, но воспользоваться Приютом не успела. После развода Стефан отдал ключи сестре, которая разогнала Миттиных прислужников, и Приют Королевы вновь оказался на попечении эландской пары, знать не знавшей о том, что творится в Гелани. Когда «Серебряный» привез очередной приказ хозяйки, старые слуги и не подумали удивиться.

Анна-Илана Тарскийская позволила уставшему коню перейти на шаг, до сих пор не веря в свою удачу. Ее безумный план удался полностью. Отпросившись на четыре дня в циалианский монастырь, стоящий в излучине Рогга, юная герцогиня Тарскийская не пробыла в нем и нескольких часов. Сравнительно легко убедив возглавлявшего эскорт дана Бо вернуться в Таяну — негоже, когда в женском монастыре ночуют воины, — «уставшая» Илана уединилась в отведенной ей комнате и принялась за дело.

Волос было немного жаль, но Ланка твердо решила путешествовать в мужском обличии, по крайней мере пока не нагонит Рене… К счастью, небрежная стрижка придала ее выразительному личику своеобразное очарование. К такому выводу Илана пришла после длительного разглядывания собственного отражения — добрые монахини с пониманием относились к приезжавшим на богомолье знатным дамам, и в гостевых комнатах были не только молитвенники, но и зеркала.

Оставшись довольна собой, Ланка соорудила из подушек и лишней одежды подобие спящего человека. Написала и приладила на двери записку, в которой объясняла, что всю ночь провела в молитвах и размышлениях и просит ее не беспокоить.

Из Гелани самым трудным казалось проскользнуть мимо бодрствующих по ночам в приемной зале сестер, но этого и не понадобилось. Огромный каштан, росший под окнами, великолепно сыграл роль не только лестницы, но и мостика между жилым зданием и монастырской стеной, которую никто не охранял. Илана пустила в ход захваченную в Высоком Замке веревку и оказалась на свободе. Потом ей повезло еще раз. Купец, которого она встретила на тракте, за умеренную плату уступил потерявшему коня юному нобилю одну из своих запасных лошадей. Серый жеребчик, хоть и не вышел статью, оказался резвым, выносливым и послушным.

Беглянка прикинула, что, если ее расчеты правильны, она обязательно догонит эландцев, которые хоть и выехали из Гелани днем раньше, но заезжали за останками Иннокентия. Вряд ли отряд, отягощенный траурной повозкой и сопровождающими ее клириками, будет день и ночь гнать коней. Они наверняка остановятся на ночлег недалеко от Роггской излучины, откуда рукой подать до материнского замка, на чем Илана и строила вторую часть своего отчаянного плана. Ланка вновь посмотрела на звезды. Пока все шло удачно: ее хватятся не раньше полудня. К этому времени она нагонит Рене, и даже сам Проклятый их больше не разлучит… Таянка удовлетворенно тряхнула стриженой головкой и заставила серого перейти на легкий галоп.

Притихшую столицу обнимала теплая ночь. Летние созвездия все еще царили на бархатном небе, но уже появившиеся звезды осени — Сноп, Белка, Палач — напоминали, что лето на исходе. Именно в созвездие Палача вчера вошла красная блуждающая звезда Ангеза[64], называемая также Волчьей.

— Погасите, во имя Циалы, проклятую звезду, она мешает мне жить, — брюзгливо потребовал Родольф, глядя в небо мутными глазами.

Симон, смотревший на брата с привычной смесью жалости и неприязни, буркнул:

— Шел бы ты лучше спать. Закройся с головой, и никакие звезды тебе не помешают.

— Нет, помешают, — уперся поэт. — Звезда Войны всегда мешает. Поэтам, матерям, влюбленным. Ее лучи сжигают души, ее лучи — проклятье наше. О, погаси ж ее скорей!

— Это не в моей власти, — с трудом подавив раздражение, откликнулся Симон.

— Я знаю, — заявил с хитрым прищуром Родольф. — Ты — ничтожен, но это небо и эти звезды вынуждают меня говорить стихами. Тебе этого не понять, ты не умеешь смотреть на небо, тебе по сердцу лишь вздувшиеся животы да распухшие носы. Ты живешь за счет низкого, а я — за счет горних высей.

— Ты живешь за счет Симона, Родольф, — голос Лупе звучал непривычно резко, — и я тоже. Но я хотя бы ему благодарна.