Цветы в Пустоте (СИ) - Сергеева Александра Александровна

　　 — Если бы у меня было достаточно сил, я бы немедленно объявил им войну, — сказал Мартин только поздним вечером.

　　 И это было уже после: после того, как они приземлились на Эль-Вират, где располагался ближайший официальный штаб миротворцев; после того, как Сильвенио три часа отмокал в горячей ванне; после того, как Мартин привёл его в выделенную комнату; после того, как Сильвенио из этой комнаты сбежал и с разрешения Мартина поселился временно у него в кресле; после того, как Мартин потерял всякую надежду уложить Сильвенио спать, потому что тот боялся надолго закрывать глаза.

　　 — Почему? — спросил у него Сильвенио, подтянув в кресле колени к себе. — То, что я им попался… это только моя вина. Я не думаю, что война бы что-нибудь решила: насколько я понял, они развлекаются так со своими пленниками уже очень много лет.

　　 — Да, — согласился миротворец и погладил его по голове, улыбаясь со странной грустью. — Я знаю, что это ничем бы не помогло. Скорее всего, я бы просто погиб, или они разгромили бы весь мой флот, не приученный к военным действиям, а меня взяли бы в плен вместо тебя. Я всё это знаю.

　　 Сильвенио невовремя вспомнил Аргзу, который никогда не сомневался в своей победе и уж точно не смотрел на превосходящие силы врага. Он просто шёл и убивал, или летел на корабле и убивал — разница была только в масштабах. Что ж, теперь-то можно было порадоваться, что времена всяческих рискованных мероприятий безвозвратно миновали.

　　 — Тогда почему?

　　 Голос Мартина стал совсем тихим, и Сильвенио так и не удалось разобрать, чего этот голос был полон больше: страха, сочувствия или всё же тщательно сдерживаемого гнева.

　　 — Потому что ты поседел, Сильвенио…

　　 Сильвенио этого не знал. Чуть нахмурившись, он включил голосовой командой в комнате выключенный было свет и подошёл к зеркалу.

　　 Одинокая широкая серебристая прядка проложила себе путь сквозь яркую синеву.

　　 — Неудивительно, — отозвался он тихо и больше ничего не сказал.

　　 Мартин, вероятно, думал, что он всё-таки заснёт позже, потому что, поддавшись уговорам, вскоре лёг сам и благополучно заснул. Сильвенио же продолжал сидеть в кресле, обняв колени руками, и слипающимися глазами упрямо смотрел в темноту: ему казалось, что если он позволит себе хотя бы задремать, то проснётся уже снова прикованный к стене, с нависающими над ним лицами Близнецов…

　　 Ему бы хотелось сейчас лечь под бок к миротворцу, укрывшись одним одеялом, как они делали с Аргзой, но свой лимит бесцеремонности Сильвенио на сегодня уже исчерпал. Поэтому вместо ещё одного акта невоспитанности он сидел в темноте и думал; он бы был бы счастлив остановить течение своих мыслей хотя бы ещё на одну ночь, но, к сожалению, это было выше его сил. Мысли были разные. Он думал о том, почему он постоянно вспоминает Аргзу, и нельзя ли как-нибудь перестать о нём вспоминать вообще, потому что пора бы начать привыкать к жизни без Паука; он думал о том, почему всё же Мартин с ним так добр, и что делать, если он вдруг снова начнёт проявлять прежние… чувства. Если он опять захочет его поцеловать — стоит ли выражать на это согласие? Мартин — не Хенна, ему не нужно постели с ним на одну ночь, ему нужно нечто большее, и хотя Сильвенио дал бы ему всё, что тот только потребует — в одну лишь благодарность за своё спасение, но в том-то и дело, что Мартин ничего требовать не станет, он может разве что попросить. Сильвенио не знает, готов ли сейчас к тем отношениям, которые может предложить Мартин. А может и не предложить. Как ему с ним себя вести? Как отблагодарить достойно и не обидеть при этом? Быть ли ему безукоризненно-хорошим другом и при этом пресекать все попытки общаться теснее?

　　 Думал он, правда, и о вещах гораздо более мрачных в ту ночь. В частности, его всё не оставляла назойливая параноидальная мысль о том, что он, возможно, просто продолжает спать — там, у Близнецов — и видит очередной сон. Который в любую минуту может обратиться кошмаром, наверное, ещё более жутким, чем все кошмары до этого, судя по тому, что пока у него всё так подозрительно хорошо складывается. И ещё он думал о том, что, даже если это не кошмар, свобода в любом случае закончится довольно быстро — так, что он даже не успеет ей насладиться. Так было всегда и так, похоже, всегда и будет.

　　 Немудрено, что к утру он чувствовал себя, как выжатый лимон. Голова нещадно болела, в горле снова основательно поселилась мучительная жажда, к которой теперь запоздало добавился и голод, а мышцы мстительно затекли из-за целой ночи, проведённой в неудобной позе в кресле, но, несмотря на всё это, он терпеливо ждал пробуждения друга, надеясь, что его спокойствие как-нибудь передастся и ему.

　　 — Боже милосердный, — произнёс Мартин первым же делом, как только проснулся. — Доброе утро, Сильвенио. Ты что, так и не спал?

　　 Он помотал головой, вежливо ответив на утреннее приветствие, и взгляд Мартина приобрёл скорбное выражение. Он начал немедленно громко раскаиваться за то, что не уделил своему гостю достаточно внимания прошлой ночью и что так беспечно улёгся спать сам. Несколько виноватые и смущённые заверения Сильвенио в том, что всё в порядке, эффекта не возымели, и до конца дня Мартин смотрел на него так, словно бы он являлся кормящей матерью, у которой тяжело заболел грудной младенец.

　　 Сегодня Сильвенио, однако, и не думал расслабляться. Он был вялым и одновременно напряжённым, всё так же не отходил от Мартина ни на шаг, с другими миротворцами, радушно встретившими его в штабе, держался с церемонной отстранённостью. Ему всё казалось, что на Эль-Вират вот-вот прилетят Близнецы и всё тут уничтожат, а он сможет опять только бессильно смотреть. Реальность виделась ему нестабильной и зыбкой, готовой распуститься по швам от малейшего его неверного движения. Всё вокруг было слишком ненадёжно, как-то пугающе чуждо, окружающий мир чудился сплетённым из тончайших прозрачных нитей на грани вымысла и бреда. Участливые лица миротворцев казались лишь бесконечными новыми масками, прикрывающими сумасшедшие красные глаза, даже Мартин, единственный, кому он решил доверять в этой ситуации, мог нечаянно напугать его едва ли не до инфаркта, когда ему случалось как-нибудь неожиданно, без предупреждения его касаться. Мартин пытался его разговорить хотя бы на нейтральные темы, но Сильвенио ограничивался только ответами на его ничего не значащие вопросы и по собственной инициативе разговор не заводил, отчего беседа чересчур быстро увядала. Единственное, что изменилось — так это то, что он в этот день он наконец вдоволь ел и пил, постепенно навёрстывая прежний режим питания.

　　 — Может быть, позволишь мне сводить тебя завтра на экскурсию? — предложил Мартин за ужином. — Эль-Вират — довольно красивое место. Фактически это — культурная столица местного союза четырёх галактик. Здесь множество музеев, театров и просто радующих глаз мест. Я уверен, тебе бы понравилось. Ты мог бы… ну, знаешь, отвлечься.

　　 Он, конечно, изо всех сил старался помочь, но Сильвенио передёрнуло от одной мысли оказаться на открытом пространстве.

　　 — Нет, я… я не думаю, что это пойдёт мне на пользу, извини, Мартин… Я пока не могу.

　　 Доедали ужин они снова молча, и всё это время Мартин изучал его тяжёлым взглядом, полным прежнего беспокойства. Потом они шли в его спальню, где миротворец сначала предложил снотворное, а затем, получив испуганный отказ, решился спросить:

　　 — Ты уверен, что не хочешь мне рассказать? О том, что было там… у Близнецов. Ты ничего не рассказываешь, и я вполне понимаю твоё желание держать всё в тайне, потому что это совершенно точно не те воспоминания, которыми хочется делиться. Но ты поседел. И ты явно до сих пор напуган. Это, очевидно, травмировало тебя, Сильвенио. Ручаюсь, тебе станет намного легче, если ты хотя бы расскажешь кому-нибудь.

　　 С минуту Сильвенио раздумывал, пока Мартин, вручивший ему пахнущую лавандой белую пижаму, помогал ему переодеваться и почти насильно устраивал в своей кровати, памятуя о прошлой ночи. Сам он, видимо, предполагал ночевать на притащенном откуда-то в комнату гостевом диване. Сильвенио было ужасно неловко от всей этой суеты и заботы о нём, которую он, вероятно, не заслуживал. Действительно, если он и мог с кем здесь поделиться всем пережитым, то только с этим человеком, и он уже даже открыл рот, чтобы начать говорить — неважно что, лишь бы вывалить свалившийся на его душу тяжкий камень — и тут же его закрыл. Потому что Мартин и без того слишком сильно за него переживал, принимая все его несчастья практически за свои собственные, и расстраивать его ещё больше Сильвенио определённо не хотел. Мартин попросту не заслуживал всего того мерзкого и плохого, что скопилось у него на сердце после знакомства с Близнецами.