Дмитрий Коростелев - Право на жизнь

— Ну и дрянь! — Раздался недовольный голос Збыслава. — И дверь эта…

Он что было силы хлопнул, так что стены задрожали. Тут же земля под ногами заходила ходуном, что-то загрохотало и так же неожиданно смолкло.

— Ящер меня раздери, — тихо проговорил Збыслав, дергая дверь.

Та открылась. За ней была лишь грязная земля. Сотни, тысячи пудов мокрой грязной земли. Подземный ход перестал существовать по идиотской оплошности. Данила почесал затылок. Похоже, предупреждение старика Мойши отнюдь не было простой формальностью. Шуметь действительно, не стоило.

Они вышли из старого заброшенного дома, гуськом прокрались мимо высоченной стены, и уже смело влились многоликую разношерстную толпу, вяло текущую к порту. Кораблей было как грязи, от парусов рябило в глазах, голова шла кругом от обилия цветов и запахов. Збыслав шел уверенно, таща за собой Данилу, как куцего котенка-утопленника, чудом выбравшегося из воды.

Причал встретил их угрюмыми сонными лицами стражей-ромеев. Данила сглотнул слюну, потянувшись к мечу, но Збыслав остановил его. Один из ромеев подошел к путникам, вяло повел носом.

— Кто такие? Уж больно рожи у вас подозрительные?

— Я, начальник охраны Славянского квартала, — представился Збыслав. — Пришел проводить своего друга. Еще вопросы?

— Нет вопросов, — посторонился страж. — Одно дело выполняем. Счастливого пути.

— Ага, — отмахнулся Збыслав, быстро забыв услужливого ромея. Слишком уж тот был мягким. Настоящий стражник никогда бы себе не позволил такой разнузданной простоты.

Глава 56.

Корабельщик выглядел уставшим и недовольным. Хмуро поприветствовал Збыслава, кинул отстраненный взгляд на Данилу.

— Этот?

— Да, и чем раньше ты его увезешь, тем лучше.

Корабельщик угрюмо усмехнулся, поправляя на голове черную повязку. Глаза смотрели из под кустистых бровей подозрительно, сердито.

— Тронусь не раньше вечера, как закончу погрузку товара.

— Хорошо, даже отлично. Укрой его до вечера так, чтобы никто не нашел.

Збыслав подошел, хлопнул Данилу по плечу.

— Ну бывай, паря. Счастливого тебе пути.

— Лучше не надо, — бросил Данила, поднимаясь на корабль.

До поздней ночи он просидел среди бочек и мешков в вонючем, кишащем тараканами и крысами трюме. Теперь он понял, о чем говорил корабельщик Ишан, намекая, что лучше сидеть на палубе, чем в корабле. А здесь неприятно пахло плесенью, какими-то заморскими специями и рыбьей требухой. С палубы слышались голоса и ругань. Кажется приходили стражники, но корабельщик отшил их. Вскоре шумы на палубе стихли. От однообразного лежания затекли ноги. Данила попробовал сменить позу, но получалось еще хуже. Устроиться между мешками и бочками не представлялось возможным, поскольку свободного места попросту не было. Он и сам не понимал, как дотянул до вечера, но вдруг почувствовал, что корабль тряхануло. Потом открылась крышка люка и в трюм всунулась недовольная рожа корабельщика.

— Все, можешь вылезать, мы уже отплываем…

Так чудно и нереально было смотреть на удаляющиеся шпили оранжевых башен, белокаменных стен и бесконечных базаров. Люди по мере удаления, становились похожи на муравьев, потом вовсе слились в монотонную кашу, а вскоре попросту исчезли из вида. Лишь громада дворца Императора, да высокие башни еще долго маячили на горизонте, то исчезая, то снова появляясь, подобно миражам в пустыне. Вскоре вокруг осталась лишь бесконечная, колыхающаяся гладь моря, но потом и она скрылась в клубьях густого тумана. На мир черной траурной вуалью опустилась ночь.

Данила еще долго смотрел вослед уже исчезнувшему городу. В голове плавала сумбурная каша мыслей, всплывали образы, запомнившиеся лица. Город чудес, город из сказки. В этом городе похоронена Люта, в этом городе сгинул единственный верный друг. Данила остался совсем один, и это одиночество и молчаливое спокойствие моря угнетало больше всего.

К утру разыгрался шторм. Утлое суденышко бросало по волнам, как щепку, на мгновение Данила решил, что это и есть конец, конец всем проблемам и терзаниям. Но шторм стих. Русичу снова везло, только теперь он уже думал иначе, ибо везением бы посчитал скорую смерть. Но она отчего-то избегала встречи с ним, брезговала залежалым товаром.

Еще три дня Данила просидел на палубе, не отрывая взгляда от лазурного, сине-зеленого горизонта и подстать ему небу, блеклому, переливающемуся. Иногда он начинал путать, с какой стороны находится небо, а с какой вода. Тогда он смеялся, весело и беспечно, но снова замолкал, захваченный гнусными тяжелыми мыслями.

Вечером к нему подошел корабельщик. Долго смотрел на умирающий, кроваво красный закат, сопя и покашливая.

— Красиво, — сказал вдруг он.

— Красиво, — согласился Данила.

Корабельщик косо посмотрел на него, спросил.

— От кого бежишь, парень?

— От себя, — вздохнул Данила. — От остальных убежать куда проще.

Больше корабельщик ничего не сказал, но еще долго стоял на палубе, наблюдая, как солнце медленно величаво прячется в воду. А потом на небо выползла луна, круглая, желтая и злая. Звезд было множество. Они тоже были похожи на луну, только гораздо меньше. Маленькие, жестокие, бессердечные. Просто светящиеся камни где-то в небе.

Корабль швыряло по волнам почти десять дней. Данила сбился со счета, но нашел все-таки возможность отвлечь от бесконечных тягостных раздумий. Физический труд оказался лучшим лекарством. И конечно время. Оно, как плохой эскулап, делало все медленно, с оглядкой на мастера, но все-таки делало. И больной медленно, но верно выздоравливал… но выздоравливал не всегда.

Когда впереди открылась темная, густая полоска темнолесья, сердце защемило, сжало. Данила еле сдержался, чтобы не закричать, страшная тоска, она переполняла его, давила и тянула, высасывала все силы. И не хотелось ни жизни, ни смерти, лишь бесконечного, ввергающего в безумие созерцания. Лес теперь казался таким знакомым и родным, как никогда раньше. И все плохое и все хорошее, теперь казалось просто вечным и нужным, нужным, как воздух, как солнце, как вера. Вера во что-то большое и светлое, то, что не обязательно доказывать словами и подтверждать фактами. Как иногда хорошо просто верить, и не задумываться о том, что порой вера — наивность.

Упавшая за горизонт звезда долго тлела, выгорая до донца, теперь такая странная и все еще живая. Она не выглядела мертвой, просто потому, что никогда не была живой. Но наверняка хотела, мечтала стать таковой хотя бы на миг. И Данила вдруг ощутил всю ее боль и понял, что его страдания капля в море, по сравнению с чувствами других.