Кайрин Дэлки - Война самураев

У Мунэмори вырвался сконфуженный смешок.

— Антоку пробыл в этом мире лишь год, владыка. Немало пройдет времени, прежде чем он сможет наследовать Драгоценный трон.

— Право, я не понимаю, зачем вы вызвали меня на разговор, Мунэмори-сан. Пока что, по отношению к Тайра, я сущее ничтожество.

Мунэмори низко склонился, чтобы скрыть стыдливый румянец на щеках.

— Это совсем не так, государь.

— Вы ведь были пожалованы званием министра двора?

— Да, я удостоился такой чести.

— Значит, вам здесь и распоряжаться. Дела государственные предлагаю обсуждать с моим регентом, в котором, по разумению господина Киёмори, я все еще нуждаюсь. А теперь, если позволите, я хотел бы вернуться к молитве.

Мунэмори сперва собрался возразить, но вдруг понял, что его ненавязчиво просят вон и что остаться было бы верхом неприличия. Поэтому он поднялся и, кланяясь, попятился прочь из государевых покоев.

Вернувшись домой, Мунэмори дождался ночи, зажег особое курение на жаровне и сел ждать. Вскоре появился Син-ин.

— Зачем ты призвал меня?

— Я в отчаянии. Что мне делать?

Призрак втянул воздух сквозь зубы, отчего его щеки впали еще больше.

— Ты — министр двора. Ты — глава клана Тайра…

— Мой отец — настоящий глава. Я числюсь им лишь на бумаге. А всей ратью Тайра повелевает Киёмори.

— Так вот о чем твоя жалоба? Тебе недостает власти?

— Нет, совсем не об этом. Если бы только… знать, каковы ваши намерения.

— Кто ты такой, чтобы спрашивать меня о намерениях?

— Прошлые несколько лет я был вам верным слугой.

— Хм-м…

— Я был бы вам более полезен, владыка, если бы знал, что у вас на уме. Пока же очень многое мне непонятно. Например, Такакура раздавлен тем, как мой отец обошелся с его отцом, и желает оставить трон. Дворец почти опустел, охранительные обряды едва исполняются. Если вы истинно желаете властвовать в Хэйан-Кё, не лучше ли, пользуясь возможностью, овладеть самим императором?

— Истинно то, что ты многого еще не знаешь. Такакуру хранит великая Аматэрасу, а я отнюдь не так могуч, как древние боги. Я мог вселиться в дитя императрицы до того мига, когда Сигэмори произнес слова посвящения, вверяющие дух Антоку Аматэрасу. Если бы не мой назойливый братец… Нет, будь все так просто, Мунэмори-сан, я давным-давно исполнил бы свои намерения.

— Так каковы они — ваши намерения?

— Я хочу оседлать Маппо, словно дикого жеребца. Раз мне все еще отказано во власти, я буду уничтожать то, чего был лишен. Пока мне это давалось неплохо — огнем, ураганом и землетрясениями. Однако этого недостаточно. Я сделаю так, что сам Хэйан-Кё станет пустым местом.

— Полагаю, в сем начинании вам потребуется и моя помощь.

— Может быть. Позже. Сейчас мой лучший помощник — Киёмори-сан.

— Я заметил, — отозвался Мунэмори.

Снег на Фудзи

Минамото Ёритомо сидел в самом высоком из монастырских садов Хиругасимы, любуясь белеющей вдалеке заснеженной вершиной Фудзи. Всего неделя оставалась до наступления Нового года, четвертого по счету эпохи Дзисё, и воздух, хотя и холодный, был пронизан солнцем. Рядом с Ёритомо находился монах по имени Монгаку, незадолго до этого сосланный сюда из столицы.

— Какое совершенство! — пробормотал Ёритомо, кивая на коническую гору.

— Да, — согласился Монгаку. — Точно она не принадлежит этому миру.

— Разве не поэтому вы ушли в монахи? — спросил Ёритомо. — Удалиться от всего мирского?

— Не совсем, должен признать, — сказал Монгаку. — Вышло немного иначе. Рассказывал ли я вам о годах, когда…

— …вас выдворяли из усадьбы Го-Сиракавы за то, что вы требовали у него подаяния на храм? Да, об этом вы упоминали.

— А говорил ли я, как провел двадцать один день в молениях к грозному богу Фудо, стоя по шею в потоке у водопадов Кумано?

— Да, и его небесные посланцы спасли вас. А в другую пору вы лежали на солнце три дня кряду, позволяя мухам и комарам жалить себя во испытание воли. Да-да, Монгаку, о ваших деяниях ходят легенды.

Ёритомо пробыл в изгнании без малого восемнадцать лет. Его смирный нрав покорил сердца стражников, и все же посетителей к нему допускали нечасто. Одним из них был Монгаку — сухощавый подвижный монах, с которым Ёритомо был рад побеседовать об истории и философии.

— Стало быть, мне нужно поберечь свои рассказы, дабы не утомлять ваш слух повторами.

— Мне это ничуть не утомительно, Монгаку.

— Что ж, и то легче. Однако близится Новый год. У вас с супругой что-нибудь предусмотрено на эти праздничные дни?

— Думаю, ограничимся тихим вечером в кругу семьи. К чему затевать торжество, когда почти некого пригласить?

— Верно, — вздохнул Монгаку. — К чему затевать торжество, когда для него нет поводов? Что-то станет с нашим бедным государством…

— Говорят, настают Последние дни закона, — пробормотал Ёритомо. — Хотя нам едва ли стоит уповать на чудеса. — Он огляделся и заметил, что следящие за ним монахи разбрелись. Во время посещений Монгаку это нередко случалось. Видно, его рассказы успели здесь порядком приесться.

Монгаку, видимо, тоже заметил отсутствие наблюдателей — с прищуром поглядел на Ёритомо и заговорил вполголоса:

— Не ждать чудес — одно дело, а проглядеть беду — совсем другое.

— Проглядеть беду? О чем вы?

— Разве вы не слыхали новостей из столицы?

— Полагаю, стража постаралась оградить меня от них.

— Значит, вы не слышали ни о пожаре, ни о смерче с землетрясением?

— Ах вот о чем… О них-то я слышал. Верные знаки Манпо.

— Верные знаки недовольства богов, нэ?

— Так говорят, — осторожно ответил Ёритомо, с опаской думая, к чему клонит Монгаку.

Монах наклонился к нему и громко зашептал:

— А известно вам о смерти Тайра Сигэмори?

— Да, до меня доходили обрывки подобных слухов, но что с того?

— Все, быть может! Мудрейший из граждан столицы почил, и теперь на его отца нет управы. Разве не слышали вы, что Киёмори заточил государя-инока в усадьбе Тоба и не говорит, когда выпустит?

Ёритомо ошарашенно моргнул.

— Нет, не слышал.

— Запер отрекшегося императора — точь-в-точь как чванливый болван Нобуёри. Ходят слухи, Киёмори может даже посягнуть на жизнь Го-Сиракавы.

— Он не посмеет!

— Чтобы он чего-нибудь не посмел? Киёмори сейчас превыше всех. Поговаривают, скоро он вынудит Такакуру отречься от трона и водворит туда собственного младенца внука. Киёмори, без сомнения, назначит себя регентом, и страна окончательно попадет во власть Тайра. Никакой прочий род не получит пост в министерстве. Никто не осмелится сказать им слова поперек или отказать в требовании. Их тирания станет полной.