Джон Норман - Охотники Гора

Я жестом показал, что они могут быть свободны.

– Отнесите меня на баркас, – попросил я матросов. – Я бы хотел вернуться на «Терсефору».

Тем же вечером я сидел на кормовой палубе «Терсефоры».

По окрашенному последними предзакатными лучами солнца небосводу медленно ползли легкие облака. На западном побережье Тассы, в местечке, расположенном значительно севернее Лидиуса, на пустынном каменистом берегу, поросшем бескрайними дикими лесами, горел маяк, отмечая собой место, где прежде стоял укрепленный лагерь – там совсем недавно не на жизнь, а на смерть сражались воины, в пылу битвы рождались герои и люди, чьи имена не достойны даже упоминания.

Прежде чем поднять якорь, мы вылили в прозрачные воды Тассы глоток вина и высыпали пригоршню соли.

Я сидел на кормовой палубе «Терсефоры», закутанный в теплые покрывала, и не спускал глаз с медленно удаляющегося берега и пылающего на нем костра-маяка.

Мне снова вспомнились Арн, Римм и Турнок, Хура и Мира, Вьерна, Гренна и Шира. Вспомнились Марленус из Ара и Сарус с Тироса, вспомнились Илена и Руисса. Все они прошли перед моими глазами. Перед мысленным взором замелькали улицы Лидиуса и порт Лауриса, побежали бесконечные тропы северных лесов.

Я горько усмехнулся.

Боск из Порт-Кара, такой мудрый и дерзкий, знающий и настойчивый, пришел покорять эти леса. Минуло всего лишь несколько дней, и вот он, как изувеченный ларл, зализывающий раны, понурый и злой возвращается обратно в свое логово.

Я снова оглянулся на пылающий костер-маяк. Едва ли кто сумеет догадаться, зачем он здесь зажжен. Я сам этого не знаю.

Скоро от него останется лишь пепел и несколько головешек, да и их настойчивые дожди и ветер не замедлят стереть с лица этого не обезображенного человеческим присутствием берега. Безмятежную гладь песков снова будут покрывать лишь отпечатки лап редких северных птиц, столь похожие на крохотное воровское клеймо. Но и им не продержаться здесь долго: терпеливые волны старательно смоют все следы с изменчивого лика песчаного берега.

И не увижу я Талену в Порт-Каре, и никогда не верну ее Марленусу из Ара.

Холодно. Я совершенно не чувствую левую половину тела.

– Отличный ветер, капитан, – заметил подошедший Турнок.

– Да, ветер что надо, – ответил я. – Попутный. Я слышал, как скрипят снасти под ветром, наполняющим паруса «Терсефоры».

Шаги Турнока стихли у меня за спиной; он спустился на гребную палубу.

Интересно, неужели Па-Кур, предводитель убийц, до сих пор жив? Нет, это слишком невероятно. И почему эта мысль вообще пришла мне в голову?

До меня донесся пронзительный крик одинокой морской чайки.

В горячечном бреду я повторял имя Веллы. Почему бы это? Не понимаю. Я давно уже не испытываю к ней никаких чувств. Она пошла против моей воли. Она убежала с Сардара именно в тот момент, когда я – для ее же собственного блага – сделал все, чтобы целой и невредимой возвратить ее на Землю.

Это было очень смело с ее стороны.

Но ей не повезло: она стала рабыней. Она потерпела неудачу. Проиграла. С кем не бывает?

Я оставил ее там же, где и нашел.

«Ты не знаешь, что такое быть пага-рабыней!» – кричала она мне вслед.

А зачем мне это знать?

Я оставил ее в ошейнике Сарпедона – еще одну из сотен таких же рабынь, прислуживающих в тавернах Лидиуса.

Она умоляла меня купить ее. Купить, как покупают рабынь. Значит, она осознает себя рабыней. Значит, она и есть рабыня.

Я рассмеялся.

И почему это я выкрикивал ее имя в горячечном бреду? Не знаю. Меня, свободного человека, не может хоть сколько-нибудь интересовать судьба простой рабыни.

Руки мои непроизвольно крепче стиснули подлокотники кресла.

Где-то вдалеке постепенно темнеющее небо освещало багровое зарево костра-маяка, разожженного по моему приказу на диком безлюдном берегу, в десятках пасангов к северу от Лидиуса. Я и сам не знаю, зачем приказал разжечь костер. Может, он просто отмечает место на берегу, в целом Горе известное лишь ему, костру, так же как и нам – тем, кто его покинул?

Именно здесь, на этом месте, я на какой-нибудь ан снова вспомнил о том, что такое честь. Пусть же этот маяк хотя бы на короткий миг снова и снова напоминает мне об этом. Пусть хотя бы этот костер – если не люди – хранит память о том, что здесь произошло.

– Турнок! – позвал я. – Я совсем замерз. Позови матросов. Пусть перенесут меня в каюту.

– Да, капитан, – откликнулся Турнок.

К утру от костра останется только пепел, да и тому недолго лежать на берегу: дожди и ветры сделают свое дело. Затем песчаную кромку затопчут северные морские птицы, оставляя на влажном песке свои похожие на воровское клеймо следы. Но и эти следы со временем смоет волна.

Все преходяще, все недолговечно.

– Турнок, – снова позвал я.

Когда кресло мое подняли, я бросил последний взгляд на северный небосклон. Он все еще хранил на себе отсвет костра. Я нисколько не жалею о том, что приказал его разжечь. Не важно, что немногие смогут его увидеть. Не важно, что никто не поймет его предназначения. Я и сам не знаю, зачем приказал разжечь его, но раз уж я так поступил, значит, мне действительно это было нужно.

– Отнесите меня в каюту, – попросил я.

– Да, капитан, сейчас отнесем, – сказал Турнок.

– Ветер что надо, – заметил один из матросов, когда дверь в каюту за мной закрылась.

– Да, – негромко ответил Турнок. – Попутный…