Печать мастера (СИ) - Ри Тайга

План выглядел очень простым, но, чем дольше Коста был на острове, тем стремительнее таяла надежда.

Слишком много Арры вкладывали в учеников. Слишком странными были подходы к обучению. Слишком разносторонними программы – с частью со-курсников он пересекался всего пару раз на декаде.

Когда ты столько вкладываешь – ты всегда рассчитываешь на отдачу. А отдавать ему нечем. У него не осталось ничего, кроме – жизни.

А жизнь он ценил. И это всё, что у него осталось.

Мастер Хо всегда говорил, что можно исправить почти всё, если ты – жив. Вывернуться, обмануть, солгать, запутать, но – найти выход. С Октагона выхода не было. Точнее, его не видел он – Коста.

Ученики покидают остров раз в зиму, в качестве поощрения за хорошие успехи в учебе. Им дозволено несколько дней развеяться и посетить побережье, иногда даже выдают личные деньги – трем лучшим. Иногда награждают посещением Главного острова или Кланового острова Семьи Арров – в исключительных случаях, так ему рассказал Пятый. Все остальное время покидать остров запрещено, и – фактически невозможно.

Он уже проверил пирс два дня назад – проникнуть на пришвартованную джонку и уплыть нет никакой возможности. Кругом – вода, а он – не умеет плавать. И летать он тоже пока не научился. Единственный ученик из девятнадцати, который регулярно покидает остров – раз в несколько декад – это Пятый ученик.

Коста попытался подружиться с Пятым, но это не принесло никакой пользы. Пятый не помнил ничего, что было за пределами острова и с какой целью его забирают. Или говорил, что не помнит.

Ведь если забирают Пятого, может подойдет и он?

Что будет дальше, если получит джонку, Коста пока не придумал. Как пройти островной щит, как прокладывать курс и как управлять судном.

Сейчас главное было понять – он заключенный или ученик. Если вдруг с учёбой не выйдет, у него должен быть черный выход, способ покинуть остров.

Коста не собирался убегать, не получив всё, что возможно. Но пути отхода просчитывают заранее, если что-то пойдет не так, а не когда пришло время.

И пока путей отхода он не видел. Как будто с Октагона не было выхода, как будто он получил билет на обоз в один конец, и это очень ему не нравилось.

Не нравилось той части внутри него, которая иногда будила его по ночам – протяжным рыком в груди, когда ему снова казалось, что пахнет снегом, Лирнейскими, и он – на верхних плато… Как будто его заперли в клетке, куда он добровольно зашел сам.

Не может быть, чтобы отсюда не было выхода.

Коста встряхнулся рывком, как собака, подпрыгнул вверх, разминая мышцы, и снова заходил от стены к стене – быстро печатая шаг. Все, что угодно, чтобы не думать, все, что угодно, чтобы упорядочить мысли в голове, в которых он начал тонуть.

Один, два, три, четыре, пять…

На третьей тысяче он опять устал так, что еле передвигал ноги, но это была приятная усталость – знакомая. На четвертой тысяче шагов Коста бросил считать и начал петь – всё, что знал. Читать стихи вслух, повторяя с разными интонациями то, что говорил – Лису понравилось бы.

После того, как голос окончательно сел – он охрип так, что мог только сипеть, репертуар закончился – он начал заговариваться и повторяться. А темнота вокруг начала сгущаться и давить, почти физически, заставляя жадно хватать ртом воздух… воздух…

Воздух!

Коста остановился и замер, открыв рот – и высунул язык, пытаясь попробовать воздух – вкус изменился. И – запах. Воздух, до этого пахнущий солью и ветром, стал пресным и… Коста подошел к стене и начал перемещаться, держась, пока не дошел до места, где сверху иногда дул слабый ветерок – окошко, поднял лицо вверх и замер, блаженствуя.

Редкие мелкие капли бесшумно падали вниз из вентиляционного отверстия – дождь. На острове пошел дождь.

Он стоял в полной темноте и ловил капли дождя. Жадно открыв рот. Подставлял лицо, поднимал вверх руки, весь превратившись в ощущения. Вокруг не было ничего, во всем мире не осталось ничего, только он – и редкие капли, бесшумно срывающиеся вниз.

Если бы его спросили… Если бы сейчас дали в руки кисть… Он бы сказал, что это самое прекрасное, что есть в мире. Он бы нарисовал грозу, скалы и бушующее внизу море… парящих сверху птиц, которые ловят молнии… много воды, много дождя, много силы и много света.

«Щит» строить не получалось. Коста попробовал, чтобы хоть чем-то занять мысли, но потерялся между реальностями. И после третьего погружения в себя понял, что почти не может различить, где мысленная проекция катакомб в его голове, а где реальный мир карцера. Ему пришлось не раз и не два пнуть стену, до боли, чтобы почувствовать себя живым.

Боль – это хорошо. Боль заставляет чувствовать себя живым. Боль – якорь. Если бы не было боли, не было бы разницы.

Страх можно чувствовать везде – нет разницы, умирать от ужаса здесь, или в своих мыслях. Но – боль… Боль – это якорь. Если ты чувствуешь боль – ты способен чувствовать себя живым.

Если бы рядом был менталист, Коста узнал бы, что только что, опытным путем открыл второй закон из правил безопасности ментальных щитов, и что его открытие неполно – фантомная боль бывает ничуть не слабее физической, которую часто используют, как оружие.

Если бы рядом был менталист, он бы рассказал, что четыреста зим назад – до великой смуты, когда на всех магов с ментальным даром надели ошейники и клеймили печатями, четыреста зим назад его не выпустили бы из-под присмотра как минимум зиму, пока он не научиться строить и управлять щитом.

Если бы рядом был менталист, то он рассказал бы, что щиты так редко ставят «не-носителям» дара, потому что защита может поглотить и потеряться в собственных ловушках – просто. И тогда твой разум окажется в клетке, из которой никто не сможет вытащить. И что ментальная кома превращает тело в овощ.

И, если бы здесь был Рис, то он просто пожал бы плечами – «да, опасность есть, но если реципиент выживет, это окупит всё, и пройдоха Хо сам знал о рисках».

Четыреста зим назад Косту лишили бы щита в связи с нестабильностью родового дара и, собрав тройку – просто снесли бы из головы и хлипкую конструкцию, и воспоминания о том, как нужно это делать. Но… рядом никого не было.

И поэтому Коста создавал монстров.

Перенося из реальности всё, что чудилось ему за спиной – звуки, запахи – и бережно складировал в «катакомбы». Наполняя свой разум страхами, которые бережно запирал по уровням – ярус за ярусом, пока ему не пришла в голову гениальная идея.

Мастер Хо говорил, что важно и нужно строить щит, чтобы спрятать воспоминания, чтобы никто, проникнув в его сознание, не смог бы найти ничего «лишнего».

Но, если кто-то, как Рис или помощники Кайра, могут взломать его мозги, значит, они проникнут внутрь. Если проникнут – значит, нарушители. Если нарушители – значит, нужен карцер. Ведь нарушители – должны сидеть в карцере.

Значит – ему нужен карцер. Совершенная ловушка из всех, которую он мог бы воссоздать. Камень за камнем, камень за камнем, в его воображении появилась тонкая кисть, рисующая штрихи в воздухе…

И, воодушевленный занятием, которое отвлекало бы его от звенящей тьмы вокруг, Коста начал строить карцер в своей голове – камень за камнем. Рисуя, набрасывал, представляя, как ведет кистью – круглую комнату, где нет входа и нет выхода, ключи от которой есть только у него, комнату, погруженную в абсолютную темноту, комнату, наполненную бесконечным черным безмолвием.

Создавая совершенную тюрьму для каждого, кто решит, что он – Коста, слаб и не сможет ответить.

Октагон, сигнальная башня, карцер

Поздний вечер

Замок щелкнул, когда Коста почти закончил возводить стены личной тюрьмы до половины. Дверь распахнулась, от света из коридора Коста на миг ослеп, а потом дверь захлопнулась.