Мэри Джентл - Золотые колдуны

Обитатель Топей сказал:

— Когда я был молодым, меня поймали люди и заперли в клетке. Они взяли меня с собой вниз по большой реке, чтобы развлекаться. Когда я стал постарше, то убил их и убежал по Расрхе-и-Мелуур… А он меня подобрал.

Небо было в серебристой дымке, в которой сливались яркие звезды. Я была без маски и видела, что город освещен так же хорошо, как и днем.

— Вы снова придете, — сказал он.

— Я обещала сообщить ему свое решение и сделаю это, как только все хорошо обдумаю.

Когда я шла по двору, обитатель Топей вышел из Башни и крикнул мне вслед:

— Кристи… Он знает, каково быть чужим в изгнании. Вам следует помнить об этом.

Улицы Касабаарде опасны даже при ярком свете звезд. Как сказала Оринк, масса времени для размышлений одних приводит к мудрости, а других — к праздности и насилию; у меня не было времени, чтобы бояться. Однако в этом городе, где никто не имел твердых привычек, не было причины возвращаться в Су'ниар. Другие дома-ордена находились ближе.

Проходили дни, на город обрушивались песчаные бури, приходившие с плоскогорья. Было сухо, как в печи. На шестой день после моего посещения Коричневой Башни ветер сменился на северный. Налетели сильные дождевые шквалы с Внутреннего моря и превратили песок на улицах в слой грязи, в котором по щиколотку утопала нога. Ортеанцы отсиживались в своих в своих подземных жилищах.

Эти резкие, неожиданные шквалы быстро прошли. Над улицами поднимался пар. Снова пылало солнце, и с раскинувшейся на плоскогорье пустыни снова надвигались пески…

Я ждала приглашения Чародея, чтобы прийти в Башню и сообщить ему свой ответ. И с отчаянием думала о том, каким будет этот ответ.

— Возьми их у нее, — раздраженно сказала Оринк.

Аширен Оринк забрало у меня обе кадки с крышками. До уличного водяного насоса и обратно нужно было пройти всего несколько метров, обливаясь потом. Я села на скамью рядом с пожилой женщиной во внутренней комнате.

— Я бы хотела заняться каким-нибудь делом.

— Су'ниар не признает никакой оплаты, — ответила она, затем икнула и закашлялась, видимо, потому что в горло ей попал песок.

— Вы, иностранцы, никогда не можете ничего не делать, я права? Вы за все боретесь, работаете и… Ах, да что я рассказываю! Выйдите просто наружу и сядьте под навесом. Не делайте ничего, тогда заметите.

— Что я замечу?

Ее рот сморщился под краем маски.

— Разве я смогу вам это объяснить? Нет. Если бы это можно было кому-то объяснить, то тогда не было бы истинного откровения. Вы должны сами с этим разобраться.

Ее настойчивость наконец выгнала меня наружу. Я села на ступени лестницы, натянув на лицо маску от безжалостного солнца. Надо мной простирался навес, дававший спасательную тень. Под моими руками был теплый песок. Как всегда, опершись спинами на сводчатую стену дома-ордена, сидела группа ортеанцев. Некоторые из них что-то бормотали себе под нос, некоторые пели, третьи неподвижно смотрели в воздух. Большинство их были в грязи. Я не могла понять ни одного из них. Торговый язык презирался во внутреннем городе.

«Предположим, это правда, — подумала я, — что технику народа колдунов можно приспособить к потребностям как земных людей, так и ортеанцев. Но какую опасность может это повлечь за собой? Для жизни, для духовности, для политики? Проблема проста: либо я сделаю это, либо нет. Я совершила бы глупость, если бы так поступила, и совершила бы такую же глупость, если бы это не сделала.

Это входит за пределы полномочий, данных мне как послу. Есть ли у меня право выдавать информацию о Земле? А если спросить иначе: есть ли у меня право не воспользоваться возможностью получить информацию об Орте? Ведь это является моей задачей здесь. Но я ни в коем случае не буду знать, какая информация будет у меня взята и с какой целью она может быть использована, и рядом нет никого, кого я могла бы об этом спросить».

Дневные звезды выглядели едва видимыми точками света над крышками-куполами, сияние звезды Каррика превосходило их блеск. Я переместила вслед за тенью, которую давал навес.

Наконец мне удалось определить свое внутреннее напряжение как страх.

Я подумала, что если Касабаарде представляет интерес, то ведомство осудит меня в том случае, когда я не принесу с собой все возможные сведения. Если же он не столь важен, то я трачу время на пустяки — во всяком случае, это будет расценено именно так, — и выдам информацию о системе защиты Земли. Значит, я не могу действовать неверно, все равно, как бы я ни решила.

В этих моих размышлениях еще даже не находилось места для возможности того, что меня мог бы убить шок; даже с нашим гипноучителем обращаться приходилось с величайшей осторожностью…

Молодая женщина лежала в одном из похожих на гробы контейнеров, положив голову на переплетение перекрученных, как лента Мебиуса, частей установки. Я разглядывала ее лицо, выражение которого менялось под натиском мимолетных эмоций, которые кто-то испытал столетия назад.

Тетмет держал ее ребенка, который безуспешно теребил на груди его тунику. Чародей сидел у края другого контейнера-футляра, его бдительные птичьи глаза зорко следили за процессами.

После того как женщина была освобождена из машины, она взяла ребенка и исчезла. Она не замечала, что по лицу ее текли слезы, вызванные давно минувшими происшествиями.

— Ну, так что же? — спросил старец.

— Да, ответила я. — Сейчас.

Я чувствовала под собой гладкую поверхность контейнера, мне казалось, что он был изготовлен ни из металла, ни из пластика. Вокруг себя я слышала гудение, оно воспринималось как слабый шорох или легкие вибрации. Я закрыла глаза и вдруг почувствовала себя больной. «Это ужасная ошибка — довериться внеземной науке», — сказала я себе. Но было уже слишком поздно.

У меня было такое чувство, которое — продлись оно чуть более микросекунды — стало бы невыносимой мукой. Невозможно передать это впечатление: словно раздвинулись узкие границы моего «я», словно оно расширилось до бесконечности и словно мышление растеклось по лабиринту, распростершемуся в вечность.

Чувство всеобъемлющего страха. Я с отчаянием хваталась за обрывки разговора, которые могла вспомнить, а что потом, протекало со всей невыносимостью насильно осуществляемой синестезии…

Боль.

…он сидит напротив меня в старинных латах, за его поясом торчит топор с двумя лезвиями. У него — или это молодая женщина? — темная кожа жителей севера, тонкая фигура, коротко подстриженная бурого цвета грива, руки с длинными пальцами лежат на коленях.

— Вы позволите мне идти? — Его — или ее? — глаза смотрят на меня прямо, они не прикрыты перепонками. — Вы понимаете, что мне в моем положении нужно спешить.