Оксана Панкеева - Пересекая границы

Ворох меховых одеял чуть шевельнулся, и Саэта, дремавшая за столом, тут же встрепенулась и нащупала пистолет. Она сидела так уже третьи сутки, ожидая, что скажет Кантор, когда очнется. Оружие держала под рукой. На всякий случай.

К счастью, в сарае около избушки нашлось немного сена для лошади, а под навесом – запас дров. Но ничего съедобного в доме не было, если не считать сушеных трав, висевших на стенах, и Саэта все чаще вспоминала рассказ Кантора о питательных тараканах. Тараканов здесь, правда, не наблюдалось, но по ночам нагло шныряли крысы, которых Кантор тоже, помнится, признавал съедобными. При необходимости их легко можно было поймать, но крысы пока что не вдохновляли Саэту в качестве обеда. После того, что она наблюдала здесь два дня назад, есть ей до сих пор не хотелось. Труп ведьмы она оттащила в лес и зарыла в снег, до весны не найдут. Стол кое-как отмыла, коврик выбросила. На печке нашлась целая куча тряпок и побитых молью меховых одеял, из которых она соорудила постель для Кантора. И теперь сидела и ждала.

Одеяла снова зашевелились, и с лежанки послышался слабый стон. Саэта встала и подошла поближе.

Кантор снова тихо застонал, зашевелился, и из-под кучи мохнатого меха показалось его лицо. Глаза были открыты.

Саэта бросила одеяло и потрясла товарища за плечо:

– Кантор, скажи что-нибудь!

– Саэта… – прошептал он, и его веки снова бессильно опустились.

– Кантор, ты меня узнал или опять бредишь? Скажи что-нибудь еще! – попросила она.

Он чуть шевельнул ресницами, приоткрыл рот и закашлялся. Кашель у него начался еще позавчера – сухой, надрывный, такой же, как при лихорадке с бредом.

Она подождала и осторожно спросила:

– Кантор, может, дать тебе травки попить?

Он открыл глаза и все так же тихо спросил:

– А водки нет?

– Водки? – Саэта оторопела от счастья, не зная, смеяться или плакать. – Пьяница! Где я тебе возьму водку посреди леса? Не успел глаза продрать, как тебе водка понадобилась! Мы в лесу, в той самой избушке, здесь нет ничего, кроме сушеной травы и снега! Если хочешь, могу поймать крысу и сварить бульон.

– Не плачь, – произнес Кантор.

– Я не плачу, я смеюсь… – всхлипнула Саэта. – Не обращай внимания, это нервное…

Он посмотрел на пистолет, который она до сих пор держала в руке, и понимающе вздохнул:

– Давай травку. Только погорячее. Мне холодно.

– Хорошо, я сейчас согрею чайник, – засуетилась Саэта. – А ты разбираешься в этих поморских травах? Я только мяту узнала.

– Покажи. Посмотрю.

Он рассмотрел пучки трав и выбрал несколько подходящих, по его мнению, для питья. Потом снова забился под одеяла и свернулся клубком, безуспешно пытаясь согреться. Он выглядел как обычный тяжело больной человек, без каких-либо признаков психических расстройств, и это было уже хорошо. Саэта поставила в печь чайник со снегом и присела на край лежанки.

– Как ты?

– Плохо, – признался Кантор и снова закашлялся.

– Ты поправишься, мы уедем отсюда и вернемся домой, – пообещала Саэта.

– А что со мной? – спросил он. – Почему так холодно? Голова разваливается… Я что, заболел?

– Ты лежал на снегу раздетый. Наверное, простудился.

– А зачем я там лежал?

– Ты что-нибудь помнишь? – осторожно спросила Саэта, всерьез опасаясь, что Кантор действительно ничего не помнит и рассказа о произошедшем не перенесет.

– Я упал в Лабиринт, – пояснил он. – Там все видится иначе. Расскажи, что было здесь.

– Потом расскажу. Когда поправишься.

Кантор встревоженно приподнялся.

– Я тебе… ничего не сделал?

– Нет, нет, успокойся. Все в порядке. Все будет хорошо. Сейчас я заварю траву, попьешь, и попробуй поспать.

Он опустил голову на комок тряпья, заменявший подушку, и закрыл глаза.

– Мы здесь давно?

– Третью ночь. Как только тебе станет лучше, мы уедем. Я боюсь тебя везти в таком состоянии.

– Саэта, – сказал он, не открывая глаз. – Если ты двое суток сидишь надо мной с пистолетом в руках, значит, у тебя была причина меня бояться. Если затащила меня в этот дом, вместо того чтобы отвезти сразу в город, значит, прятала меня от людей. Рассказывай обо всем по порядку.

– Там на спинке стула был маленький гвоздик, который мы не заметили. Она, видимо, зацепилась за него и расстегнула ошейник. А потом меня заколдовала. Я сама отвязала ее от стула, а она привязала меня на свое место. Она сказала, что очень хотела бы посмотреть, как я тебя убью, но ты ей нужен.

– А она все-таки умерла?

– Ты ее убил. Этого тоже не помнишь?

– В Лабиринте иная реальность, там все воспринимается по-другому… В зависимости от места. Там она просто рассыпалась в пыль, когда я ее оттолкнул.

– На самом деле ты ударил ее ножом. Как обычно.

– И дальше?

– Что – «дальше»?

– Саэта, рассказывай все. Я не поверю, что ты испугалась того, как я ударил ее ножом. Ты сама это делаешь не хуже меня. Что-то было до того или после. Что именно?

– Я не хочу говорить.

Он открыл глаза и пристально посмотрел на нее:

– Саэта, я точно ничего тебе не сделал?

– Точно, точно. Что ты мне вообще мог сделать?

– Например, изнасиловать. Или попытаться…

И она рассказала ему все… Но ничего не случилось. Кантор посмотрел на нее с искренним сочувствием, помолчал и сказал:

– Спасибо…

– Да за что?

– За пренебрежение инструкциями и неуважение к просьбам.

– А ты бы смог? – спросила она, не оборачиваясь.

– Не знаю, – честно признался он. – Вряд ли. Выгонять нас с тобой пора, наверное. Ты говорила, я бредил?

– Ничего особенного. Звал маму, объяснялся в любви каким-то женщинам и постоянно твердил, что Патриция хреновая актриса. Кантор, а как ты все-таки смог ее убить? Ты действительно настолько устойчив к любовным чарам?

– Как видишь, не настолько. Просто я и сам кое-что могу. И потом… Я снял экранирующий амулет, чтобы почувствовать, если она захочет нас обмануть. Когда она стала колдовать, я выдал в ответ сильнейшую эманацию, отразил ее чары на нее же. Мы вместе упали в Лабиринт, а там я сильнее… Я там часто бывал… Примерно вот так. Но мне трудно судить, я же не маг.

Да, думала Саэта, ты не маг, я это знаю. Я ведь слушала твой бред, и ты называл своих женщин по именам, а я их знала… И еще говорил много таких вещей, по которым трудно было не вспомнить, где я тебя видела. В той, прошлой жизни… Но лучше я промолчу об этом, потому что ты не хотел, чтобы я тебя вспомнила, и тебя это очень расстроит. Я понимаю почему. Вовсе тут ни при чем то толстенное дело, заведенное на тебя тайной полицией. Ты просто слишком многое потерял. А ты гордый, и для тебя было бы невыносимо злорадство врагов и сочувствие друзей. Это старая истина – чем выше сидишь, тем больнее падать, и ты упал так… практически вдребезги. Ты нашел в себе силы выжить, сменить класс, бороться дальше, но предпочел похоронить себя прежнего и стать другим человеком. Кантором. Ты хочешь, чтобы ничто не напоминало тебе о том, кем ты был раньше и кем стал теперь. А еще – чтобы об этом не узнали остальные. Так что я лучше промолчу и не признаюсь, что узнала тебя, хотя тебя действительно не узнала бы и родная мать. Так будет лучше. И знаешь, Кантор…