Гай Гэвриел Кей - Повелитель императоров

— Кто рассказал тебе эту абсурдную историю? — спрашивает Валерий. Голос его звучит непринужденно, но на этот раз ему это кое-чего стоит.

И все же он действует быстро, когда она взмахивает рукой, чтобы дать ему пощечину. Он перехватывает ее руку, хотя она яростно вырывается, и, в свою очередь, произносит сквозь зубы:

— Твой отец вышел на улицу в пурпуре в тот день, когда умер император. Он направлялся в Сенат. Его мог убить любой человек в Сарантии, который уважал традиции, и сожжение было достойной карой за подобное богохульство.

— Он не был одет в пурпур, — возражает Стилиана Далейна, вырывая у него руку. Ее кожа почти прозрачна; он видит красные следы от своих пальцев на ее запястье. — Это ложь, — говорит она.

Тут император улыбается:

— Клянусь святым именем бога, ты меня поражаешь. Я понятия не имел. Совершенно. Все эти годы? Ты всерьез веришь, что…

— Она действительно… в это… верит. — Еще один голос, сзади. Новый голос. — Она ошибается, но это… ничего… не меняет.

Но этот свистящий голос, нечленораздельно выговаривающий слова, меняет все. Холод пронизывает императора до самых костей, словно в него проник ветер из полумира, реально несущий смерть в туннель, где стены, штукатурка и краски скрывают грубую поверхность земли. Он снова поворачивается и видит, кто это сказал, кто вышел из-за заслонявшей его туши Кализийца.

Этот человек что-то держит в руках. Собственно говоря, эта вещь привязана к его запястьям, так как у него изуродованы руки. Похожее на трубку приспособление, прикрепленное к аппарату, который катится на маленькой тележке за ним, император узнает и вспоминает, и, лишь приложив большое усилие, Валерий остается неподвижным и не выдает своих чувств.

Тем не менее в нем поднимается страх, впервые после того, как он услышал у себя за спиной скрип открывающейся двери и понял, что не один. История повторяется. Знак солнечного диска, сделанный для человека, дежурящего на улице под солярием много лет назад. Потом крики внизу. У него есть основания знать, что это нелегкая смерть. Он бросает быстрый взгляд на Лисиппа и по выражению его лица понимает еще кое-что: Кализиец благодаря своей натуре пришел бы сюда только для того, чтобы увидеть это орудие в действии, даже если бы у него не было других причин. Император с трудом глотает слюну. Еще одно воспоминание всплывает в нем, из еще большего далека, из детства: сказки о старых мрачных богах, которые живут в земле и ничего не забывают.

Высокий зудящий звук этого нового голоса внушает ужас, особенно если помнить, — а Валерий помнит, — каким он был прежде. Теперь капюшон откинут. Человек без глаз, с изуродованным, оплавленным лицом говорит:

— Если он… и надел пурпур… чтобы предстать… перед народом, то сделал это… как законный… преемник императора… который не назначил… такового.

— Он не надевал пурпура, — повторяет Стилиана с легким отчаянием.

— Замолчи, сестра, — произносит странный свистящий голос с поразительной властностью. — Подведи сюда Тетрия… если ноги ему… еще повинуются. Встань позади меня. — На шее у слепого, изуродованного человека висит некрасивый, неуместный амулет в виде маленькой птички. Он движением плеч сбрасывает на мозаичный пол свой плащ. Возможно, стоящие в туннеле люди хотели бы, чтобы он этого не делал, чтобы не снимал капюшон, но только не Лисипп. Император видит, что он смотрит на уродливую фигуру Лекана Далейна широко раскрытыми влажными глазами, полными нежности, как на предмет вожделения или страсти.

Значит, все трое Далейнов. Теперь все ясно вырисовывается. Гезий намекал, косвенно, туманно, что ими нужно заняться, в то время когда первый Валерий занял трон. Он тогда высказал мнение, что судьбу потомков Далейнов следует решить в чисто административном плане, что они недостойны внимания императора или его племянника. «Некоторые вопросы, — тихо произнес Гезий, — не стоят того, чтобы их решали правители. Они несут бремя гораздо более крупных проблем, трудятся на благо своего народа и во имя бога».

Дядя предоставил решение ему. Он оставлял большинство подобных дел племяннику. Петр не захотел их убивать. У него были свои причины, в каждом случае разные.

Тетрий был ребенком, а потом оказался таким трусом, не играющим никакой роли, даже во время мятежа. Стилиане он с самого начала придавал большое значение, и все большее на протяжении тех десяти лет, пока она росла. У него были в отношении нее свои планы, и в центре стоял ее брак с Леонтом. Он думал — самонадеянно? — что сможет использовать ее агрессивный ум и привить ей более широкий кругозор. Ему казалось, что у него это получается, пускай медленно, что она понимает этапы развития игры, которая в конце концов должна была сделать ее императрицей. Когда-нибудь. У них с Алианой нет наследника. Ему казалось, что она все это понимает.

Лекан, самый старший из троих, — дело другое. Он был одним из тех, кто снился императору по ночам, когда он все же засыпал. Казалось, он стоит уродливой, черной тенью между ним и обещанным светом бога. Неужели вера и набожность всегда порождают страх? Может быть, эту тайну знают все клирики, обещая вечную тьму и лед под миром для тех, кто отступился от божьего света?

Валерий отдал приказ, чтобы Лекана не убивали, что бы тот ни сделал, хотя знал, что для реальной жизни, по любым честным меркам, старший сын Флавия Далейна, намного превосходящий своего отца во всем, погиб на улице у дверей их дома вместе с отцом. Он просто продолжал существовать. Смерть в жизни, жизнь в смерти.

А то, что он сейчас держит, что привязано к его запястьям, чтобы ему было проще управляться с этим, — это один из сифонов, которые извергают такое же жидкое пламя из катящейся за ним канистры. Точно такой же использовали в то утро, много лет назад, чтобы с неопровержимостью, доступной каждому мужчине и каждой женщине Империи, заявить о смерти старого императора и о приходе нового.

Валерию кажется, что все они перенеслись прямо из того давнего солнечного утра в этот освещенный факелами туннель без всякого перерыва. Время кажется императору странным, годы сливаются. Он думает о боге, потом о своем недостроенном Святилище. О многом, что задумано и не закончено. А потом снова об Алиане там, наверху, где-то посреди этого дня.

Он не готов умереть и позволить умереть ей.

Он прекращает поток сливающихся воспоминаний, быстро соображает. Лекан подозвал к себе брата и сестру. Ошибка.

Валерий говорит:

— Только их двоих, Далейн? Не этих верных стражников, которые впустили тебя сюда? Ты им сказал, что случается с теми, кто попадет под струю пламени? Покажи им все свои ожоги, почему ты этого не делаешь? Они хоть знают, что это «сарантийский огонь»?