Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка

Один из аббатов пожимает плечами.

— Я некогда числился в гильдии филидов. Знал две сотни больших историй, и малых без счета, имел право на девять человек свиты. Так вот — я говорю совершенно точно — во всех дошедших до нас историях Немайн — взрослая!

Пирр улыбнулся.

— Но ведь могли быть и не дошедшие до нас истории, не так ли? Как бы там ни было, сама мысль о том, что наша Немайн — демон, смешна. Читай дальше, сын мой.

— … демоницей Немайн, прежде почитаемой глупцами за богиню, я полагал, что случилось всего лишь отпадение от Церкви и обращение к дряхлому язычеству. Увы, я ошибся. Когда войско простодушных язычников–хвикке, вступило в отдавшийся под покровительство сил тьмы край, их простому оружию были противопоставлены силы ада! Хвикке народ молодой и не испорченный в своей наивности. Они еще не приняли щит истинной веры и оказались бессильны против великого зла, от какого их могла бы спасти лишь сила креста. Их встретило чудовище с синей кожей, звериными ушами, рыбьими глазами и голосом, подобным зловонию виверн. Сильные от него становились слабыми, слабые погибали на месте. Не будь явлена сила Сатаны, саксы не бежали бы от бриттов!

Чтецу снова пришлось остановиться — слушать было некому. Рты хватают воздух, руки придерживают животы, даже строгая аббатиса меленько хихикает в кулак. Ну да, никогда… Как будто алые хоругви короля Артура не реяли победно при горе Бадон и еще в одиннадцати битвах, как будто Кадуаллон не разбил «христианнейших и равноапостольных» королей Нортумбрии, отомстив за резню тех, кого они надменно называли «полухристианами». Как будто Господь не показал своего благоволения Камбрии, послав победу в решающей битве прошлой кампании именно в день светлого своего Рождества. Как будто «страшный демонский крик» не оказывался на деле то — молитвой, то доброй воинской песней, призывающей, помимо чести и правды, отстоять на поле брани святую веру…

Когда веселье чуть стихло — новые перлы.

— Она обучила колдунов и ведьм, и они метали камни, слишком большие для греческих машин — или слишком быстро. Она проходила сквозь стены городов и проводила за собой армии, и вот Хвикке более нет, а на их землях вместо народа, готового принять проповедь святой веры, поселились отступники из Диведа и закоренелые язычники Мерсии…

Смех. Кто тут отступники? Да Дивед крещен на триста лет раньше, чем Рим — и назло тогдашней языческой империи. Саксонскому же христианству сто лет в обед! Что до Пенды… У короля–язычника жена и дети — христиане. А сам закоренелый язычник настолько требователен к исповедающим христианство, что не исключено — выйдут святые![9]

— Она искушала людей ересями. Монофелитством, ибо уверяла, что человек может стать Богом.

Тишина. Пирр снова встал… пока молчит. Улыбается… Так улыбаются рыбари морские, дельфины да косатки — ласково и зубасто.

— Пелагианством, ибо не упоминала, что для спасения требуется помощь святой Церкви, а от священников требовала святости.

Улыбка святейшего стала шире.

— Манихейством, ибо отвергла Ветхий завет, а из Нового оказывала ложное почтение посланиям светлого апостола Павла…

Патриаршая рука поднялась, и речь смолкла.

— Обвинения отвергаю, — сказал Пирр, — В монофелитстве — оттого, что святая и вечная рассуждала не о природе Христа, а о нашей, человеческой. В пелагианстве, оттого, что она не отвергала таинств, а от священства требовала всего лишь доброго примера пастве. В манихействе… Так ведь именно в Ветхом Завете сказано: «Вы — боги!» Одно правда…

Он вздохнул, тяжко зыркнул из–под сдвинутых бровей.

— Немайн еще не перевела ни единой книги Ветхого Завета на камбрийский язык… Причина одна — ее отвлекли. Эти самые саксы, не исключая архиепископа! Полагаю, это действительно упущение, которое ей следует исправить. Полагаю, нам следует просить ее перевести для начала книгу Псалмов, как необходимую для отправлении служб на камбрийском языке…

2

Бесконечное небо, тени перистых облаков. И крылья! Маленькие и трепетные. В небо ввинчивается жаворонок, уши ласкает трель, несущая любовь и радость. На полях вдоль римской дороги зеленеют всходы, в прозрачных водах под мостами стоят наевшиеся мух форели, играют в догонялки стрекозы — у них, как и людей, дележ владений, войны…

Ни нежные звуки, ни красоты камбрийской земли, ни раскалившее доспехи солнце — ничто не может заставить графа Окту, посла короля Мерсийского, сдержать бег колесницы. Он торопится домой. На сей раз — надолго. Он по–прежнему специалист по Камбрии — и по Немайн, но именно потому ближайшие полгода проведет дома. Сиде нужно строить флот, и это означает поставки леса, руды, кож, вина — морякам, оказывается, положена винная порция — и конопляного волокна. Канатную фабрику сида ставит у себя, но половина подмастерий на ней будет из Роксетера. А жена уже, наверное, подбирает благородных юношей и девиц, которые будут учиться в Университете. Девиц, разумеется, окажется больше. Куда их еще девать? Руки у них слабей, чем у мужчин — так пусть поработают головами. Длинноволосый народ хитер, да и колдовство всегда было женским уделом.

Какие у девиц еще преимущества?

— Стойте! Сиятельный посол, стойте!

Звонкий голос, коса через плечо. Белый плащ республиканской службы схвачен железным значком, вьется по безветрию, конь храпит, с морды пена срывается, под глазами юного создания мешки — верно, недосыпает. Поднятый к виску кулак — приветствие.

— Почтовая служба Глентуи, младший курьер Анна ап Вэйлин. Вилис–Кэдман!

Кэдманы — клан Немайн, и она этим горда. Как и скакуном, как и кожаной сумой при седле. А еще она весит меньше, чем парень! И карьера уже понятна — выйдет замуж, будет сидеть в городской почтовой конторе. А теперь — ветер в лицо, бешеная гонка, восхищенные взгляды парней…

— У меня к тебе свиток от хранительницы. Вот… распишись, сиятельный муж, и палец приложи.

Чернильница, перо, коробочка с влажной губкой внутри. Пергамент свернут в трубку, схвачен нитью, запечатан — не свинцом, золотом. Признание, немногим меньшее, чем шелковые наряды. Римские императоры королям франком и вестготов вешают буллу в два солида… аварскому кагану, кстати, в три. Здесь один… для графа неплохо. Сорвать печать. И что с ней делать? Ну, не совать же в кошель. Гонцов искони наградами жалуют, а какие вести принесены, толковый правитель не смотрит. Главное, что доставлено быстро, да по неспокойным землям.

Печать ложится в ладонь, узкую, несмотря на грубую кожу перчаток.

— Благодарю за старание. Служи своей августе честно…

Снова кулак к виску — четко, заученно. А голос срывается от волнения: