Татьяна Богатырева - Гильдия темных ткачей

Домой. Она и есть — дома. В уютном коконе родной магии. И рядом он, любимый: жемчужно-лиловые переливы его ауры ласкают и нежат, слышен его голос — разговаривает с кем-то. Все как должно.

Шу вздохнула, улыбнулась, не открывая глаз. Хотела позвать: Дайм! Но сквозь остатки сна пробился второй голос, властный и незнакомый.

— …сегодня же едешь в Найриссу. Откуда у тебя связь с Источником? Расколол Бастерхази на рецепт?

— Понятия не имею, учитель, — врал Дайм. — Я не участвовал в ритуале. Откуда мне знать? И Шуалейда до сих пор не проснулась. Уже неделя прошла, как она спит. Я опасаюсь оставлять ее одну.

— Чушь. Ничего с ней не случится. В эту вашу башню не то что Бастерхази, сам Паук не заберется.

— Паук не заберется, но если она проснется и не найдет меня рядом…

— Ты что, пообещал жениться? — усмехнулся Парьен. — Кстати, Паук требует проверить твою печать. Так что из Найриссы — быстро во Фьонадири. Будешь доказывать Императору, что не затеваешь заговора, Сашмиру — что непричастен к помешательству посла, и Пауку, что тебе не пора совершать бусиг-да-хире.

Вместо ответа Дайм пробурчал что-то нецензурное, а Парьен продолжил, но уже без насмешек.

— Ладно, не ворчи. Два часа тебе на завершение дел в Суарде, и чтобы через три недели был в Метрополии. А Вашему Высочеству хватит подслушивать.

Шу подскочила, жар прилил к щекам…

Парьен в зеркале покачал русоволосой головой и сощурился.

— Дети, дети, — пробормотал он в спину Дайму, бросившемуся к Шуалейде, и отключился.

Всего два часа.

— Я скоро приеду, — обещал Дайм между поцелуями.

Шу верила. Скоро. Если повезет, через два месяца. А может быть, через полгода.

— Я люблю тебя. — Он ласкал её, дарил наслаждение пополам со своей болью.

— Люблю тебя, — отвечала Шу, не обращая внимания на слезы: счастья или тоски, разве их отличить.

Всего лишь два часа.

Из них полчаса — целых полчаса! — они потратили на визит к королю. Тонкий свиток с двумя печатями, кугуаром и весами, на семицветном шнуре, Мардук принял бережно, словно перо из крыла Райны. Неудивительно: указ императора даровал Кейрану безопасность от старшей сестры и шера Бастерхази.

— Надеюсь, Её Высочество сумеет удержаться и не пожаловаться никому на несправедливость Конвента. — Дайм покачал головой. — По крайней мере, пока Лерма не знает, что Её Высочество лишена права наследования, он будет строить планы на неверных предпосылках. Что даст Кейрану дополнительное время.

Мардук кивал, вздыхал, поглядывал сочувственно на Шуалейду и заверял Дайма, что всегда, в любое время, чем угодно…

Шу думала, что месть, оказывается, не так уж сладка: было жаль Ристаны, опозоренной перед Конвентом и Императором связью с темным шером — и не просто связью, а в любезно предоставленных Оком Рахмана подробностях. От этих подробностей все внутри неё горело и сжималось: слава Светлой, на месте Ристаны оказалась не она. И слава Светлой, она никогда не узнает, понравились ли бы ей игры Рональда.

Два часа закончились, едва успев начаться. И только когда Дайм скрылся за воротами парка, Шу вспомнила про солнышки, птиц и золотого мага. Она же хотела рассказать свой сон!

Но есть же зеркало, — утешила она себя. — К тому же, через неделю Дайм поедет обратно. И у нас будет целая ночь…

Если Двуединые и император не распорядятся иначе.

Эпилог

«Заберите бессмертие мое, — сказал Красный Дракон, самый горячий из Драконов. — Тогда я изгоню демона Карума на дальние острова, а потомки мои будут держать Равновесие крыльями и огнем своим».

436 год, 20 день месяца Тёрна (год и три месяца спустя), Хмирна, Тан-До.

Павильон Розового Лотоса, что на Змеином озере Царских Садов Созерцания, под нежные мелодии девятиструнных цвил и бамбуковых фа-го дрейфовал к берегу. Девять юных танцовщиц и семь танцовщиков, что составляло устойчивое, благословленное луной число шестнадцать, скользили по зеркальной воде, словно разноцветные лебеди — правда, Дайм еще ни разу не встречал лебедей с бумажными веерами и расписными зонтиками.

Дукрист отпустил сиреневый поток: сияние Радуги померкло, силуэты храмов и людские фигуры растворились в дрожащем мареве. Воспоминание Дайма о коронации нынешнего короля Ирсиды угасло, оставив после себя легкий запах фейской пыльцы.

— Изумительно красивый ритуал, — кивнул белокожий юноша с древними агатовыми глазами, восседающий на циновке в тени крытой пальмовыми листьями беседки. — А вы прекрасный рассказчик, Дайм.

— Примите мою признательность за высокую честь беседовать с вами, о Луноликий, — Дайм сложил руки лодочкой и поклонился, коснувшись пальцев лбом.

Ци Вей устало улыбнулся: за пятьдесят лет царствования двенадцатому Дракону надоели и церемонии, и роскошь.

— Примите и вы нашу признательность, возлюбленный брат, — в узких глазах царя мелькнули шаловливые огоньки. — Ваше терпение заслуживает достойной награды.

Дайм промолчал, только еще раз поклонился, пряча саркастическую улыбку. К концу восьмой недели, что имперский посол гостил у царя Хмирны, чуть не ежедневно развлекая его беседами, он начал уже находить извращенное удовольствие в созерцании облаков и отцветающих кувшинок — тогда как все в нем требовало немедленно бросить дурацкое занятие и нестись обратно, в Империю, к Шуалейде. Тем более, сегодня.

Дайм сжал зубы, чтобы не выругаться вслух: с тех пор, как посольство пересекло границы Хмирны, он не мог связаться с любимой. Только с Парьеном — и этот багдыр`ца не соизволил сказать, что в Валанте вот уже больше месяца полыхает мятеж. Наверняка к нему приложил руку братец Лерма, уж слишком интересное совпадение: его стараниями двенадцатый Красный Дракон возжелал видеть послом Дайма Дукриста и никого, кроме Дайма Дукриста, и как только он покинул Империю, на севере Валанты начались беспорядки. Но почему Парьен молчал? Какого шиса ему, имперскому послу, сообщает о мятеже хмирский Дракон?!

Ци Вей коротко засмеялся.

— Не злись. Терпение есть первая добродетель царя, Дайм. Все идет как должно. Лучший правитель тот, кто не вмешивается, а позволяет событиям течь своим чередом.

Удивленный, Дайм поднял глаза. Вей жмурился и улыбался, расслабленно поглаживая по голове водяную гадюку. Та свернулась черно-багрово-желтыми кольцами на коленях царя, контрастируя со скромным белым циу, затянула глаза пленкой и только изредка высовывала раздвоенный язык.